Отвечать полагалось вожаку. Ози посмотрел на зависшего над головой Спасителя голубя и, собрав перемешавшиеся в голове фрагменты историй, которые рассказывала мать, слепил из них нечто свое.
– Иисус жил в лодке со всякими животными. Но больше всего любил птиц. Особенно воробушков.
Дитмар перешел к сцене с Иисусом на кресте и разволновался еще сильнее.
– Почему они его убивают? Почему они его убивают?
– Уймись, Дит! Это же не взаправду.
– Почему они его убивают? Почему?
– Он был еврей, – сказал Зигфрид.
– Он был еврей. Он был еврей, – повторил Дитмар, и это, похоже, немного его успокоило. – Он был еврей. Он говорил с животными. Он жил в лодке.
– Мой отец дал мне германское имя, а не христианское, – сообщил Зигфрид. – Он сказал, что христиане слабаки.
– Томми – христиане? – спросил Эрнст.
– Томми верят в дерьмократию. И виндзорского короля, – заявил Ози, которому не терпелось передислоцироваться на новое место.
– Разве томми можно доверять? – возразил Зигфрид. – Они то убивают нас, то раздают шоко.
– Да хватит уже болтать! – раздраженно воскликнул Ози.
Во время огненного смерча он надышался дымом и пылью, из-за чего у него теперь были слабые легкие и появилась странная хрипотца в голосе. Томми стерли с лица земли его дом и заживо сожгли соседей, но осевшая в легких пыль от испарившихся мертвецов стала неожиданным подарком: хриплый рык пугал детей, склоняя их к безоговорочному послушанию, и развлекал или ужасал взрослых, которые охотнее, чем другим детям, давали ему всякое.
Он встал на свой чемодан:
– Я знаю, лучше любого из вас знаю, что сделали Темные Ангелы томми своим огненным смерчем. Я видел все сам, и у меня тогда чуть глаза не закипели. Эта картинка всегда в моей голове, так что мне не надо даже на Айнплац ходить. Я вижу, как падают стены домов. Я вижу, как летит по воздуху и разбивается в щепки пианино. Все это у меня в голове. Иногда эти картинки возникают сами собой. Но я их не хочу. Есть и другие. Вроде Генриха Пятого и Волшебника страны Оз. Томми не такие уж плохие. Я знаю, что они ездят на здоровенных, ни на что не годных машинах. Но у них есть и хорошие вещи. Не надо притворяться – как раньше уже не будет. “Хайль” через каждые четыре секунды. Теперь можно говорить все, что хочешь, и не надо бояться, что кто-то шарахнет тебе по башке или накатает донос. Это и называется дерьмократией. А еще томми про все шутят. Даже про яйца фюрера.
Эрнст громко рассмеялся, но другие только переглянулись. Такие заявления и теперь считались богохульством.
Ози спрыгнул с чемодана и выпрямился:
– Здесь я болтаться не собираюсь. Пошли.
– Я не хочу уходить, – сказал Отто. – Мне нравится в Божьем доме.
– Можешь оставаться, где хочешь, но мы захватим особняк с ванной и постелью, такой мягкой, что на ней ты как будто на небе. Мне осточертели ямы. И зоопарком я сыт по горло. И церковью. Мы скоро заживем, как сам кайзер.
Столь яркое пророчество убедило Отто. Ози разворошил последние угли и быстро их затоптал.
– Кто со мной?
Первым поднялся Эрнст. Зигфрид натянул шапку и кивнул:
– Пошли найдем эту чертову ванну.
Дитмар наконец оторвался от перегородки и завел новую песенку:
– Пошли найдем эту чертову ванну!
Осень перешла в зиму, но и укорачивающиеся дни тянулись невыносимо. Льюис допоздна работал, прислуга прекрасно справлялась с домашними делами, и у Рэйчел оставалось слишком много времени для себя. Словно предвидя такую ситуацию, Льюис предложил жене возобновить занятия музыкой. “Я бы с удовольствием тебя послушал”, – сказал он и добавил, что это “пошло бы ей на пользу”. Он всегда с большим энтузиазмом поддерживал увлечение Рэйчел, всегда слишко уж высоко оценивал ее успехи, но она знала, что его главное желание – отвлечь ее от “бесполезных мыслей”. И вот теперь каждое утро, пока Эдмунд занимался с герром Кенигом, учителем, которого Льюис нашел в одном из лагерей для беженцев, Рэйчел играла на салонном “Безендорфере”.
Столь совершенный инструмент – мечта всякого музыканта, но не все было так просто. После смерти Майкла она вообще ни на чем не играла. Старший сын был очень способным учеником, и рояль больше чем что-либо еще ассоциировался у нее с ним. Сын вечно крутился возле старенького “Норбека” (на который скопить удалось с огромным трудом), снова и снова просил исполнить жутковатого “Лесного царя” Шуберта с его грозной, настойчивой нотой и трагическим финалом, историю больного мальчика, который просит отца скакать быстрее, потому что его преследует Лесной царь.
