— Вот и зима, — глядя в темнеющее окно на хоровод суетливых снежинок и седые от инея деревья, вслух произнес он, — а я и не заметил, когда пришла. Значит, скоро уже, недолго осталось.
В скверике напротив дома собралась молодежная компания. Эх, и морозец им нипочем! Сидевшая на скамейке девушка пела, аккомпанируя себе на гитаре. Иван Павлович приоткрыл форточку и застыл, прислушиваясь, как звонкий девичий голос трогательно выводит мелодию зимнего вальса:
Холодный снег на Рождество в ночи кружит,
Играет с ветром и слезой на сердце тает.
А город в ночь на Рождество совсем не спит,
И потихоньку за окошком рассветает.
Холодный снег на Рождество укрыл дома,
Красивой вязью переплел стволы деревьев
И еще долго, долго теплая весна
Не будет трогать эти снежные творенья…
Дослушав песню до конца, Иван Павлович грустно вздохнул — действительно, скоро Новый год, а за ним и Рождество. Праздничная суета, которая обойдет его стороной. Кому нужен больной старик? Как же мало у него осталось времени…
Темнело, но было так хорошо сидеть в полумраке. Свет уличных фонарей пробивался через шторы, освещая лишь кресло, в котором уютно устроился Иван Павлович, все остальное скрывалось в таинственном ничто.
Фары проезжающего автомобиля на миг ярко осветили комнату. Иван Павлович громко чертыхнулся — на деревянном подлокотнике второго кресла сидела маленькая фигурка и, задумчиво подперев щеку рукой, слегка покачивала ногой.
Иван Павлович вскочил, и через минуту трехрожковая люстра высветила все уголки небольшой комнаты. Пришелец никуда не делся. Иван Павлович подбежал к столу.
— Руками не трогать, — раздалось в голове.
И маленький человечек неуловимо быстро переместился на полку с посудой и теперь стоял там, как живая коллекционная кукла, поправляя сбившееся набок кружевное жабо на своей ослепительно белой сорочке. Полюбовался на свое отражение в зеркале, расправил видимые только ему складочки на переливающейся мантии и, наконец, уставился на Ивана Павловича.
— Я схожу с ума, я тронулся, — с тоской подумал Иван Павлович, но для порядка поинтересовался, — а ты кто такой?
— Учитель музыки, — гость прижал руки к груди и склонился в глубоком поклоне, отчего кокетливый малиновый берет свалился с роскошных кудрей.
— Чей?
— Теперь твой, — с легким вздохом ответил человечек, возвращая на место свой головной убор. — Мое имя — Венторид, что значит — взмах крыла влюбленного мотылька, но для тебя я просто маэстро.
Иван Павлович минуту молчал, а потом взорвался гневной тирадой. Ну, не верил он в чудеса, не верил, и потому высказывался просто и ясно, используя, в основном, русский матерный.
Когда он, наконец, закончил, гостя и след простыл. Вместе с беретом.
— Так-то лучше, — облегченно вздохнул Иван Павлович. — Пойду спать, хватит на сегодня с меня. Такой вечер испортил, мерзавец!
Однако сон не приходил — густым черным роем вились в голове горькие думки. Поняв, что заснуть не удастся, Иван Павлович поднялся, взглянул на часы. Решив, что еще не слишком поздно, открыл заветный футляр. В звенящей тишине прозвучала первая робкая нота, за ней — другая. Иван Павлович осторожно подбирал мелодию, память о которой жила в его душе с того дня, когда он, подчиняясь неосознанному желанию, купил флейту.
— Ля бемоль! Неужели не слышишь, как фальшивишь, — возмущенный голос маэстро звенел от негодования. Иван Павлович от неожиданности едва не выронил инструмент из рук:
— Опять ты, — закричал он, глядя на Венторида. — Я не хочу тебя видеть! Слышишь, ты, убирайся немедленно!
Маэстро поерзал, удобнее располагаясь на спинке дивана, и покладисто согласился:
— Твое дело — не хочешь видеть, не увидишь. Но я должен научить тебя играть настоящую музыку, а не то, что ты сейчас пиликал… — Он, кривляясь, с отвращением пропел коротенькую музыкальную фразу.
— Кому должен? Откуда ты взялся?
— Пусть это тебя не волнует… — произнеся последние слова, маэстро Венторид действительно исчез и больше не появлялся, как и обещал. Но его бесплотный голос звучал в голове всякий раз, когда Иван Павлович брал в руки флейту. Менторским тоном учитель читал нотации и помогал исправлять явные огрехи, бархатным тенором напевая мелодию до тех пор, пока музыкант не извлекал из многострадальной флейты нужный звук.
