Он отвел взгляд от кассирши и заставил себя дышать глубоко и ровно.
Потом посмотрел на роспись на высокой стене над кухней. Там был изображён крытый фургон, покидающий маленький городок Запада, но из-за каких-то игр с перспективой фургон казался огромным, как гора, а может быть, городок казался маленькой игрушкой. Истинный масштаб просто невозможно было определить.
Это его не рассердило. Масштабы, размеры предметов ничего не значат – люди есть люди. В конце концов, сегодня на его счету уже женщина из «Севен-илевен», а скоро будет и Скотт Крейн.
Ал Фьюно всего лишь хотел быть по-настоящему значительным для других людей.
Шоссе протянулось в сумрачном полумраке прямой линией, ненадежной связкой между темным горизонтом далеко впереди и алым горизонтом далеко позади. Старый «Сабурбан» уверенно катил вперед, он подпрыгивал и скрипел, но светившиеся тусклой зеленью циферблаты показывали, что радиатор не перегревается и бак полон бензина. По обе стороны шоссе, насколько хватало глаз, раскинулась блеклая песчаная пустыня с редко разбросанными приземистыми столбиками, похожими на головки водных распрыскивателей, но, конечно, ими не являвшимися.
Мавранос затянулся; сигарета «Кэмел», которую он держал во рту, вспыхнула ярким янтарным огоньком и полдюйма пепла упало на его и без того побелевшие от пепла джинсы. Выдохнул, и дым заклубился перед надтреснутым лобовым стеклом.
– Так какой же он, – негромко спросил Мавранос, – Вегас?
Крейн тоже глубоко затянулся. Эта часть пустыни была мрачнее и производила более гнетущее впечатление, чем отрезок до Бейкера, даже без осколков стекла на обочинах, и поэтому даже запашки, и звуки, и огоньки в машине воспринимались как что-то драгоценное.
– Я двадцать лет там не был.
– Ну, что помнишь.
– Он… безупречно цельный, – сказал Крейн. – Это в чистом виде потворство слабостям без… без прожилок.
– Ты словно о мясе рассуждаешь: без прожилок.
Крейн наклонился вперед, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, но не донес столбик до пепельницы и уронил на пол. Он опять откинулся на спинку.
– Ага. Вот, ты не читал никогда о курином сердце, которое ученые вынули из… из живого цыпленка и сохранили ему жизнь? Сердце живет уже пятьдесят лет и выросло с подушку. Лас-Вегас – это потакание своим слабостям и порокам, а все остальные стороны жизни отрезаны, зато эта выросла до абсурдного состояния. Не просто город вырос, дома, там, пригороды и прочее – ну, ты понимаешь; он вырос так, что заполняет все пространство, в психологическом смысле. А что получаешь в результате… наверно, вроде того куриного сердца… обыденность с каким-то горелым привкусом.
– И как они относятся к чужим? Работники казино.
– О, все приветливы и радушны. Если идешь по тротуару и пьешь спиртное из горла, а навстречу идут копы, они лишь улыбнутся и кивнут. И так везде поблизости от казино, а это центр города вокруг Фримонт-стрит и в сторону Стрип. Им не нужно даже заявлять, что они, дескать, имеют тебя, потому что они делают это на самом деле и в такие дыры, о которых ты и сам можешь не знать.
Мавранос отхлебнул из зажатой между коленями банки с пивом, которую неустанно посыпал пеплом.
– Ну, что ж, звучит здорово.
Крейн некоторое время созерцал полотно дороги, монотонно несущееся навстречу и пропадающее под рокочущими колесами.
– Да оно и на самом деле так.
Оззи на заднем сиденье долго и тяжело, с хрипом дышал, потом закашлялся, поерзал и начал дышать нормально.
– Тебя не раздражает, – тихо спросил Мавранос у Крейна, – что я пиво пью?
– Не-а. Я до ушей налился этой дурацкой тамариндовой водой и даже подумать не могу о том, чтобы выпить чего-нибудь еще.
– А если ломка начнется, выдержишь?
Крейн подумал о том пиве, которое выпил во время остановки в Бейкере.
– Не думаю, что с этим будут какие-то трудности. Я ведь еще не втянулся, это просто привычка, как кофе по утрам или зачес налево. Я просто заменю это… даже не знаю, «овалтином», или жевательной резинкой, или кроссвордами. – Он зевнул. Его сигарета догорела до фильтра, он погасил ее в пепельнице и вытащил из пачки другую.
– То есть ты не считаешь себя алкоголиком.
