Иол не стал возражать, забрал у него чашу, отошёл к неприметному светлокожему рабу и сделал распоряжение. Раб поклонился и удалился к выходу.
Антиген Одноглазый между тем обратился к Селевку, но так, чтобы его расслышал царь.
– Мы слишком быстро сделали невозможное.
– И оказались слишком далеко от Македонии, – задумчиво согласился Селевк.
Селевк тряхнул коротко остриженной головой, отгоняя грустные размышления, и они выпили.
Высокорослый раб тихонько зажёг потрескивающим огнём факела настенные факелы под масками безмятежного спокойствия, и игра красных отсветов словно оживила полые лепные глазницы. Зрелая гетера Телесиппа смотрела на удаляющегося раба, на царя в стороне, делала выводы из того, что показал Калан. Она с досадой оттолкнула влюблённого в неё Эврилаха, одного из приглашённых на пир ветеранов македонского войска.
– Пусть царь сам живёт в этой вавилонской клетке, – вдруг заявила она Эврилаху. И строго потребовала у Эврилаха ответа: – Ты записался в больные, как обещал мне?
Ветеран смутился, отвёл глаза и неохотно слегка кивнул.
– Моя честь... клятва воина...– пробормотал он, потянулся к пустому ритону, а затем к черпаку сбоку кратера с вином.
Телесиппа раздражённо пожала плечами, де, ей это всё равно.
Они не могли слышать разговоров в окружении Александра, а там Анаксарх громко объяснил царю, что не имеет ничего против Вавилона:
– … Мне здесь нравится, – закончил он. – И ночи теплее, чем в Греции.
Каллисфен , не скрывая, что недолюбливает собрата по философии, не без сарказма заметил, чтобы услышали многие:
– Конечно теплее. В Греции ты всю зиму ходил в изношенном платье. А здесь лежишь, укутанный тремя коврами.
Молодёжь в стороне вызывающим смехом поддержала это замечание.
На подиуме вновь звуками музыки отозвались струны кифар, и под ненавязчивое женское пение Александр погрузился в невесёлые думы. Он рассеянно покручивал свободной рукой небольшую греческую вазу с финиками, как если бы рассматривал изображённых на ней танцующих девушек.
– Пердикка! – вырвалось у него едва слышно.
Но Пердикка был увлечён тихим разговором с юной шаловливой гетерой. Та с грацией кошечки поднесла к его губам наполненный кубок. Он пригубил вина и отстранился, снял с пальца золотое кольцо и бросил его в кубок. Птолемей вынул из ножен меч, дотянулся до Пердикки, слегка ткнул остриём в его спину. Обернувшемуся товарищу он показал наклоном головы на царя. Пердикка тут же вскочил на ноги и, получив от виночерпия свою чашу, пробрался к Александру, опустился возле него на корточки. На губах царя блуждала улыбка, глаза его были подёрнуты светлой пеленой воспоминаний.
– Пердикка, – доверительно и мягко спросил он, – помнишь наши последние слова на земле Эллады?
От ответной улыбки лицо Пердикки светлело, помолодев на десяток лет. Забытая беззаботность промелькнула в серых глазах.
– Я спросил. "Ты раздал друзьям свои земли, стада – почти всё, что получил в наследство от отца. Но ты же наш царь. Что ты оставил себе?"
– Надежды, – как и тогда, ответил Александр.
Пердикка кивнул.
– Да. И я сказал: "Не нужны мне твои дары. Поделись своими надеждами".
– И было много весеннего солнца. И синее море искрилось, ласкало берег у наших ног и манило ступить на корабли... – Александр смолк, на глаза его наворачивались слёзы.
– И Буцефал перебирал ногами, волновался рядом, – продолжил Пердикка.
– И подплывали корабли с белыми парусами, тревожа кричащих чаек, – вмешался Клит.
– И с нами были Парменон с сыновьями, – раздался вдруг картавый голос Каллисфена позади Клита.
Напряжённое молчание оборвало воспоминания, тяжело повисло вокруг царя.
– Изменник, как и его сыновья, – объявил Александр холодно и жёстко.
– Лучший друг твоего отца, – невозмутимо возразил Каллисфен. – Несмотря на возраст, лучший друг твоих надежд.
Алексан др вскочил и, дрожа от гнева, схватился за рукоять меча. Его остановили Клит и Птолемей.
– Всё ему было мало! – прохрипел Александр. – Мало, что я одарил его наградами и отличиями больше, чем других! Так он распускал слухи, будто только ему я обязан своими победами!
– Достойная причина, чтобы обвинить в заговоре и казнить, – смело продолжил Каллисфен, ощущая молчаливую поддержку молодёжи.
