Клит кинулся к царю, обхватил его сзади, оторвал от Кассандра.
– Он только что из Эллады, – внятно объяснял Клит, оттаскивая Александра от юноши, который смотрел на тигра и царя широко раскрытыми от ужаса глазами. – И пока не знаком с нашими здешними нравами.
Кассандр отёр ладонью кровь с разбитого носа, но вид знакомых и друзей на коленях опять вызвал у него непроизвольную улыбку. Чтобы не рассмеяться, он зажал рот обеими ладонями, слегка задохнулся и закашлял. Александр оглянулся, и Кассандр побелел, задрожал всем телом.
Клит подвёл царя к ковру, на котором тот опустился на шёлковые подушки. После чего начали подниматься с колен, торопливо устраиваться на коврах гости. Анаста отошла от трона, подсела к Каллисфену и молодёжи. Она была обеспокоена продолжением этого пира.
– Мне страшно за Александра, Каллисфен, – сказала она. Ей не удавалось унять дрожь, и она схватила руку философа. – Порой он становится безумным.
– Мы все боимся за него, – сумрачно отозвался Каллисфен, искоса глядя на того, о ком они говорили.
Бледный Иол подал Александру чашу, но вино расплёскивалось через край в его трясущихся руках.
– Пусть сначала попробует сам, – мягко предложил Мазей возле уха царя.
Мысль о яде, исподволь подброшенная вельможей, омрачила чело Александра, но он взял чашу у виночерпия.
– Кассандр – твой младший брат, – выговорил он Иолу с внешним спокойствием. – Тебе следует разъяснить ему, что здесь не Эллада. Мы не можем рассчитывать превратить всех персов в греков и не должны подталкивать их к восстаниям неуважением их столетних порядков и обычаев. Полагаясь только на силу армии, мы можем подорвать собственную уверенность в завтрашнем дне. Не так ли, Мазей?
Мазей подобострастным поклоном подтвердил сказанное царём македонян.
– Он прибыл с письмом твоей матери, царь, – пробормотал Иол бескровными губами. – Я не успел встретить его прежде...
Он запутался. Александр медленно пил из чаши и неотрывно глядел на Иола, который бледнел всё больше и, казалось, вот-вот упадёт.
Пердикка сам подвёл к ним Кассандра. Тот несмело остановился напротив возлежащего на ковре царя.
– Ты привёз мне письмо от матери? – спросил Александр просто, вполне доброжелательно.
Кассандр живо кивнул, передал вынутый из сумки на поясе и подрагивающий в его пальцах свиток папируса, обкрученный шёлковой лентой и опечатанный смолой с оттиском печати царицы Олимпии. Александр распечатал свиток, беглым взором просмотрел содержание и сунул письмо под мягкую подушку. Затем допил вино и протянул Кассандру золотую чашу.
– Она – твоя, – сказал он.
Кассандр невольно забрал чашу, склонил голову, однако не отходил.
– Что ещё? – мрачнея, спросил Александр.
– Я прибыл вместе с… Вернулась твоя жена с сыном, мой царь, – тихо вымолвил Кассандр.
– Я же отослал её к матери, в Македонию! – Александр стукнул кулаком по столу так, что запрыгала и задребезжала посуда.
Кассандр выронил чашу, в страхе отскочил от его ковра.
Глава третья. Маски печали
Стасикрат кинул вверх белую розу, и, когда она упала на столик возле Александра, в третьем зале завыли египетские трубы, возвещая о начале торжественного шествия. Царь отвлёкся, со всеми оживился в терпеливом ожидании необычного развлечения. Кассандр, тихо ступая, отошёл, лишь бы очутиться подальше от глаз царя, но юность брала своё, и предвкушение яркого зрелища развеяло его недавний панический испуг. Он устроился возле знакомой молодёжи, ему тут же предложили ритон с красным вином, а улыбающаяся круглолицая гетера смоченным в белом вине платком стёрла размазанную кровь у него на лбу и под носом, после чего со смехом подарила волнующий поцелуй.
Бронзовые двери в третий зал вновь раскрылись, на этот раз медленно и плавно, и оттуда выбежали десять молодых босоногих египтян в масках павианов. Набедренные полосатые юбки были единственным одеянием на их полуобнажённых поджарых телах, а смуглая кожа бронзового цвета казалась прокалённой африканским солнцем. Подпрыгивая и кружась в наркотическом веселье, они во всю силу лёгких издавали возгласы павианьей стаи. За ними строго в торжественном порядке выступили из полумрака два ряда служителей храма главного египетского бога, Амона, и на груди всех слуг Амона был нарисован скарабей с головой сокола. Выходили они к яркому свету попарно, каждый удерживал на левом плече дубинку с изображением рыжего кота в воинственном настроении. Когда в персидский зал вышла десятая пара, оба ряда разом остановились, расступились, пропуская меж собой выход других служителей, ведомых главным жрецом храма, которые вместо дубинок удерживали на плечах белую ладью, несли её с мерной поступью.
