Последняя надежда. Шпионская сага. Книга 1 - страница 113

Почти двухчасовая беседа прошла гладко, даже слишком. Как и полагалось, первый допрос не был длинным. Рафи назначил ей встречу через два дня на том же месте, чтобы закончить вербовку официально. Теперь оставалось только ждать ее реакции.

Рафи предполагал, что Марлен, уже пытавшаяся защищать «папашу» от Интерпола, наверняка предпримет какие-нибудь шаги, чтобы обезопасить его и от ЦРУ, и возможно, свяжется со своей организацией. И не ошибся. Опасаясь прослушки квартиры, Марлен сочинила «папаше» записку, описав встречу с представителем ЦРУ. Сообщила, что ей показали фотографии его помощников, доказывавшие, что за ними установлена постоянная слежка. В Интерпол же о вербовке не сообщила. Расчет Рафи в общем-то был несложным: если вышли на помощников, то их услугами пользоваться больше нельзя и, следовательно, нужно привлекать новых, незапятнанных и никому не известных. А кто сейчас под рукой и кому можно доверять? Получается, только родственнику.

В следующий раз Рафи и Марлен встретились, как и планировалось, через два дня. Теперь сотрудники Рафи допрашивали ее уже по-настоящему: заставили сочинить многостраничные анкеты с вопросами о прошлом, родственниках, друзьях и еще много о чем. Затем ей пришлось заполнить бланки психологических тестов, потом опять вопросы, вопросы, вопросы… Марлен вела себя великолепно. Настоящая актриса! Иногда со слезами или улыбкой, иногда бурча что-то, она исписала тонну бумаг, ни словом не выдав себя. «Профессионал! – думал Рафи, наблюдая за ней. – Неужели она настолько забылась, что позволила себе влюбиться в уголовника, которого сама же и разрабатывала? Как это могло случиться? Значит, что-то такое есть в этом Зусмане, но что?» Рафи добавлял и добавлял бумаг, чтобы Марлен добросовестно заполняла их – все должно было выглядеть правдиво.

Алекс Гонзалес восседал в своем любимом вольтеровском кресле. Он только что прочел записку Марлен о вербовке в ЦРУ. Такого поворота событий он ожидал давно, слегка недоумевая, почему американцы занялись им только сейчас. Впрочем, он практически не боялся. В свое время он прошел допросы следователей уголовного розыска, а в последние годы пребывания в Советском Союзе на нем «сидел» КГБ. Так что обставить этих американских интеллигентов, работающих в соответствии с их жесткими бюрократическими ограничениями, не составит особого труда. Одна только деталь не укладывалась в схему: они взяли под наблюдение сразу всех его ближайших соратников. Конечно, ему плевать на них, и других в запасе достаточно, но странно то, что именно в этот момент на горизонте появился его будущий родственник Леон. Чуть больше месяца назад он попросил о встрече, и ни с того ни с сего признался, что скрывается от уголовной банды в Израиле. Короче, явно напрашивался в помощники. Как-то идеально все складывается, даже слишком. Это и настораживало. Судя по рассказам Марины, они знакомы давно, и она влюблена в своего Леона. Алексей хорошо знал свою дочку и понимал, что она действительно счастлива с этим человеком. А ее счастье, как ни крути, для отца – самое главное.

Когда-то очень давно он поклялся ее матери, что станет любить Марину и воспитывать ее как родную дочь. Да ему и клятвы не нужны были, настолько крепко привязался он к девчушке, которая цеплялась за его ногу и называла папой. Даже удивительно, как сильно он, такой черствый в общем-то человек, любил их – Маришку и ее маму, свою жену Фаину.

Шальная судьба свела его в таежной сибирской деревушке с молоденькой учительницей Фаиной, когда он скрывался после побега из лагеря. Она его выходила, вылечила, рискуя жизнью, к жизни вернула… А еще подарила любовь пятилетней Маринки, которая и по сей день уверена, что он – ее отец. Память, откликнувшись на воспоминания давнего прошлого, немедленно нарисовала образ Фаины его маленькой еврейской жены. Худенькая, огромные глаза, очки на носу, тихий голос и мягкая нежная улыбка… Таких женщин он никогда не видел, не знал, даже не представлял себе. Уголовник, в любую минуту способный убить за кружку кипятка или ломоть хлеба, он не понимал и долго не принимал Фаининой нежности, наивной готовности верить ему, доброте и терпению. Его удивляла любовь Фаины к родителям, которых давно не было на свете, природная кротость и незлобивость. Только спустя годы он понял, что такова подлинная интеллигентность, а тогда изумлялся: бывают же такие малахольные на свете!