Сколько буду жить, никогда этот день не забуду, И никто из нашей компании не забудет. Помню, что все время, пока мы шли к железнодорожному полотну, падал снег. Наконец мы пришли. Я было понадеялся, что из-за снегопада поезд не пойдет, но, очевидно, кто-то расчистил рельсы. Мы пришли на час раньше, и, поверьте, это был самый долгий час в моей жизни. Минут за десять — пятнадцать до предполагаемого появления поезда Хейеле сказала:
— Шварц, я подумала и поняла, что не хочу, чтобы вы теряли жизнь из-за меня. Прошу вас, давайте забудем о нашем споре.
Фаталист посмотрел на нее и сказал:
— Значит, вы передумали. Вам нужен ваш парень из Хрубесцова любой ценой?
Она ответила:
— Он здесь ни при чем. Просто я знаю, что у вас есть мать, и не хочу, чтобы она из-за меня лишилась сына.
Хейеле с трудом выговорила эти слова. Ее била Дрожь. Фаталист сказал:
— Если вы сдержите свое слово, я сдержу свое. Но при одном условии: отойдите от меня подальше. Если вы попытаетесь оттащить меня, игра окончена.
Затем он обратился к нам:
— Все отойдите на двадцать шагов назад!
Он точно загипнотизировал нас, и все попятились. Потом он крикнул:
— Если кто-нибудь попытается меня оттащить, я схвачу его за пальто и он разделит мою участь!
Мы поняли, что дело принимает серьезный оборот. Ведь на самом деле нередко бывает, что тот, кто пытается спасти утопающего, тонет вместе с ним.
Только мы отошли, рельсы загудели, и мы услышали свисток локомотива. Мы закричали в один голос:
— Шварц, не делай этого! Опомнись!
Но тут, не обращая на нас никакого внимания, он лег на рельсы. Тогда это еще была одноколейка. Одна девушка упала в обморок. Все были уверены, что через секунду его разрежет пополам. Я просто не могу вам передать, что я пережил в эти несколько мгновений. У меня буквально кровь застыла в жилах от ужаса. Тут раздался жуткий скрежет, грохот, и поезд остановился буквально в метре от Фаталиста. Я увидел, как машинист и кочегар выпрыгнули из локомотива и, ругаясь на чем свет стоит, оттащили Шварца в сторону. Многие пассажиры тоже вышли. Некоторые ребята из нашей компании убежали, испугавшись ареста. Поднялась настоящая суматоха. Но я никуда не ушел и все видел. Хейеле подбежала ко мне, обняла меня и зарыдала. Это был даже не плач, а что-то вроде звериного воя…
Дайте сигарету… Мне трудно об этом рассказывать. У меня дыхание перехватывает. Простите…
Я протянул секретарю сигарету и увидел, как она прыгает у него в пальцах. Затянувшись, он сказал:
— Вот, собственно, и вся история.
— Она вышла за него? — спросил я.
— У них уже четверо детей.
— Что ж, значит, машинист остановился вовремя, — заметил я.
— Колеса были буквально в метре от него.
— Теперь вы тоже верите в предопределение?
— Нет, я ни за что бы не сделал ничего подобного, даже если бы мне посулили все сокровища мира.
— Он так и остался фаталистом?
— Конечно.
— А он мог бы сделать это еще раз? — спросил я.
Секретарь улыбнулся:
— Ну, во всяком случае, не ради Хейеле.
— Если человек проявит упорство, то может совершить такое, что просто диву даешься, — сказал стекольщик Залман. — Жил в нашем местечке Радожице бродячий торговец Лейб Белкес. Он ходил по деревням и продавал крестьянкам платки, стеклянные бусы, духи, разные позолоченные украшения.
А сам покупал у них меру гречневой крупы, связку чеснока, горшочек меда, мешок льна. При этом он никогда не заходил дальше Бишеца, городка в пяти милях от Радожицы. Товар на продажу он приобретал у одного люблинского торговца, а тот покупал у него его товар. Этот Лейб Белкес был человеком хоть и простым, но истинно верующим. В Шаббат он всегда штудировал Библию на идише, принадлежавшую его жене. Больше всего он любил читать о Земле Израиля. Он частенько останавливал учащихся хедера и спрашивал у них что-нибудь вроде: «Что глубже — Иордан или Красное море?», «В Израиле растут яблоки?», «На каком языке говорят местные жители?» и т. д. Мальчишки смеялись над ним. Надо сказать, что с виду он сам был похож на уроженца Святой Земли: черные глаза; черная, как смоль, борода; смуглая кожа.
Раз в год в Радожицу приходил еврей-сефард. Он собирал пожертвования на имя рабби Меира Чудотворца, чтобы тот предстательствовал за творящих милостыню в будущей жизни. На чужестранце был черно-красный полосатый халат и сандалии, вроде тех, что носили в старину. Шляпа у него тоже была какая-то необычная. Он курил кальян и говорил на иврите и арамейском. Идиш он выучил уже в зрелом возрасте. Лейб Белкес был совершенно им очарован и не отходил от него ни на шаг. Израильтянин и ел, и ночевал в его доме. Пока сефард находился в местечке, Лейб Белкес не работал. Он без конца задавал гостю вопросы: «Как выглядит пещера Мехпеле?», «Где похоронен Авраам, а где Сара?», «Правда ли, что матерь Рахиль в полночь встает из могилы и оплакивает своих пропавших детей?». Я был тогда еще совсем маленьким, но тоже всюду бегал за сборщиком подаяния. Таких людей в наших краях нечасто встретишь!
