– Теперь послушайте меня. Я Шмендрик Волхв, и я вижу моего старого друга Лира таким, каким видел всегда, – мудрым, могучим и добрым возлюбленным единорога.
И снова король, услышав это слово, ожил. Он моргнул, взялся за ручки кресла и встал. И глядя не на нас, а на Лизен, сказал:
– Я отправляюсь с ними. Такова моя задача, и мой дар. Ты же позаботься, чтобы все было готово.
Лизен ответила:
– Величество, нет! Молю вас!
Король Лир протянул к ней руки, взял в большие ладони голову Лизен, и я поняла, что когда-то они любили друг друга. Он сказал:
– Для того я и создан. Ты знаешь это так же хорошо, как он. Последи за замком, Лизен, и, пока меня не будет, держи его в добром порядке.
Лицо Лизен стало таким горестным, таким растерянным, – я не знала, что мне и думать о ней, или о Короле Лире, или о чем угодно. Я даже не знала, что отступаю назад, пока не почувствовала ладонь Молли Грю в моих волосах. Она ничего не сказала, но я услышала ее милый запах. Лизен же ответила, тихо-тихо:
– Я послежу.
Она развернулась и, понурясь, направилась к двери. Думаю, ей хотелось уйти, не взглянув на нас, однако она не смогла. У самой двери она выпрямилась и бросила на Шмендрика взгляд столь суровый, что я уткнулась носом в Молли, лишь бы не видеть ее глаза. И услышала, как она словно выдавливает из себя слова:
– Смерть его будет на твоей совести, маг.
Думаю, она плакала, но не так, как это делают взрослые люди.
А Шмендрик ответил голосом настолько холодным, что я могла его и не узнать:
– Он уже умер однажды. Лучше такая смерть – лучше другая, любая смерть лучше той, которой он умирает в этом кресле. Даже убив его, грифон все же спасет ему жизнь.
Я услышала, как закрылась дверь. И спросила у Молли, как могла, тихо:
– Почему он сказал, что король уже умер?
Но Молли отодвинула меня в сторону, подошла к Королю Лиру, опустилась на колени и сжала одну его ладонь в своих. И сказала:
– Господин… Величество… друг… милый друг, – помни. О, прошу тебя, прошу, помни.
Старик, покачнувшись, положил другую ладонь на голову Молли и пробормотал:
– Дитя, Суз, – ведь это твое красивое имя, Суз? – конечно, я поскачу в твою деревню. Не вылупился еще на свет грифон, которому дозволено будет обижать народ короля Лира.
Он снова тяжело опустился в кресло, однако попрежнему крепко держал Молли за руку. И смотрел на нее широко раскрытыми синими глазами, и губы его немного подрагивали. Он сказал:
– Но ты должна напоминать мне, маленькая. Когда я… когда я теряю себя, – когда теряю ее, – ты должна напоминать мне, что я все еще ищу, все еще жду… что никогда не забывал ее, никогда не отвращался от всего, чему она меня научила. Я сижу в этом зале… сижу… король ведь должен где-то сидеть, ты же понимаешь… но в мыслях моих, в моих бедных мыслях, я всегда там, с ней…
Я никакого понятия не имела, о чем он говорил. Теперь имею.
Он так и заснул, держа Молли за руку. Она просидела с ним долгое время, положив голову ему на колено. А Шмендрик пошел к Лизен, убедиться, что та делает все положенное, готовя отъезд короля. В замке уже стоял грохот и крик, можно было подумать, что война началась, однако никто не приходил, чтобы увидеться или поговорить с королем Лиром, пожелать ему удачи и прочее. Его там словно и не было.
Я же попыталась написать письмо домой, изобразить короля и замок, да заснула подобно ему и проспала остаток того дня и всю ночь. Проснулась я в постели, хоть и не помнила, как попала в нее, и стоявший надо мной Шмендрик сказал:
– Пора, дитя, вставай. Ты подняла эту кутерьму, – самое время довести начатое до конца. Король отправляется сражать грифона.
Он не успел еще и закончить, как я выскочила из постели. И спросила:
– Сейчас? Мы выезжаем сию минуту?
Шмендрик пожал плечами:
– Во всяком случае, около полудня, если я смогу наконец внушить Лизен и прочим мысль, что они с нами не поедут. Лизен желает, чтобы короля сопровождали пятьдесят всадников с тяжелым оружием, дюжина фургонов с припасами, полк скороходов для обмена посланиями и каждый негодящий лекарь, какой только сыщется в королевстве. – Он вздохнул и развел руки в стороны. – Если мы не выступим сегодня, мне, пожалуй, придется обратить очень многих в камень.
