Однако леди Амальтея так и не сказала ему ни слова.
Бледный, как известь, свет разливался по пещере.
Каждый из четверых уже ясно видел каждого, и все казались друг другу чужими, потому что лица их покрывала испарина страха. Даже красота леди Амальтеи поблекла в этом тусклом, голодном свете. И выглядела она более смертной, чем остальные трое.
– Бык приближается, – сказал принц Лир.
Он повернулся и пошел по проходу смелой порывистой поступью героя. Леди Амальтея последовала за ним, шагая легко и гордо, как хорошо обученная принцесса. Молли Грю осталась с чародеем, она взяла его за руку – так же, как прикасалась, когда ей было одиноко, к единорогу. Он улыбнулся ей, явственно довольный собой.
И Молли попросила:
– Пусть она остается такой, какая есть. Пусть будет.
– Ты это Лиру скажи, – весело ответил Шмендрик. – Разве это я объявил, что порядок превыше всего? Или что она должна сразиться с Красным Быком, потому что это хорошо и правильно? Меня правила спасения и официальные счастливые концы не заботят. Они заботят Лира.
– Так ведь ты подтолкнул его, – сказала Молли. – Ты знал, больше всего на свете он хочет, чтобы она отказалась от поиска и осталась с ним. И добился бы этого, если бы ты не напомнил ему, что он герой и должен вести себя так, как ведут герои. Он любит ее, а ты его обхитрил.
– Да ничего подобного, – ответил Шмендрик. – И говори потише, а то он услышит тебя.
Молли чувствовала, как пустеет ее голова, как она глупеет от близости Быка. Свет и запах становились липучим морем, в котором она барахталась подобно единорогам, забывшим о надежде и вечным. Путь потихоньку пошел вниз, к густевшему свету, и далеко впереди принц Лир и леди Амальтея шли бок о бок к погибели – спокойные, как догоревшие свечи. Молли Грю тихо фыркнула.
– Я знаю, почему ты так поступил, – продолжала она. – Ты не сможешь стать смертным, пока не сделаешь ее прежней. Ведь так? Тебе все равно, что случится с ней или с другими, лишь бы обратиться наконец в настоящего мага. Верно? Ну так вот, тебе никогда не стать настоящим, даже если ты превратишь Быка в бычью лягушку, потому что для тебя это так и останется фокусом. Тебя не волнует ничто, кроме магии, а разве таковы настоящие маги? Мне что-то плохо, Шмендрик. Надо посидеть.
Некоторое время Шмендрику пришлось нести ее на руках, потому что идти она не могла. Зеленые глаза чародея звенели в ее голове.
– Это верно. Для меня имеет значение только магия. Я и сам согнал бы единорогов к Хаггарду, если бы моя сила выросла от этого хоть на ширину волоска. Все так. У меня нет предпочтений, нет привязанностей. Только магия. – Голос его был тверд и печален.
– Да? – спросила она, сонно покачиваясь, утопая в ужасе, глядя, как растекается свет. – Как страшно.
Слова чародея сильно задели ее.
– Ты и правда такой?
– Нет, – сказал он – тогда или позже. – Нет, не правда. Будь я таким, разве ввязался бы я в подобные злоключения? – А после сказал: – Теперь иди сама, Молли. Он здесь. Он здесь.
Сначала Молли увидела рога. Сверкание их заставило ее прикрыть лицо, но бледные рога все равно проникали сквозь ладони и веки в глубину ее разума. Потом она увидела стоявших перед рогами принца Лира и леди Амальтею, увидела, как на стенах пещеры расцвело пламя, воспарявшее в лишенную кровли тьму. Принц Лир вытащил меч, но тот вспыхнул в его руке, и принц уронил меч, и он разбился, как ледышка. Красный Бык топнул ногой, и все упали.
Шмендрик рассчитывал найти Быка ожидающим в логове или в каком-то просторном помещении, где нашлось бы место для битвы. Однако Бык молча прошел по проходу им навстречу; и ныне стоял поперек поля их зрения – не просто протянувшись от одной горевшей стены до другой, а непонятно как уходя в самые стены и за них, навсегда отогнувшихся. И тем не менее он был не миражом, но Красный Быком – неподвижным, курящимся, сопящим, он принюхивался и покачивал незрячей головой.
«Сейчас. Наступило время, когда я сотворю или пагубу, или великое благо. Это конец всему». Маг медленно поднялся на ноги, игнорируя Быка, слушая, точно морскую раковину, только свое сжатое, словно в пригоршне, тело. Но никакая сила не шевельнулась в нем, не заговорила с ним, в ушах его звучал лишь далекий, тонкий вой пустоты – это его, наверное, и только его слышал, и спя, и бодрствуя, старый король Хаггард.
