Единорог появилась так же внезапно, как загорается звезда, и шла теперь немного впереди их, точно парус в ночи.
– Если герой сказки – Лир, то кто же она? – спросила Молли.
– Она – другое дело. Хаггард и Лир, Дринн, и ты, и я, все мы – персонажи сказки и должны идти туда, куда идет она. А единорог – настоящая. Настоящая. – Шмендрик одновременно зевнул, икнул и содрогнулся. – Нам лучше поспешить, – сказал он. – Возможно, стоило остаться в городе на ночь, но уж больно старина Дринн действовал мне на нервы. Я уверен, что облапошил его, и все же…
Молли, засыпавшей и просыпавшейся на ходу, казалось, что Хагсгейт тянется к ним, как звериная лапа, норовя задержать всех троих, окружает их, подталкивает то вперед, то назад, отчего они снова и снова бредут по собственным следам. Прошло сто лет, прежде чем им удалось добраться до окраины города, и еще пятьдесят они проплутали по влажным полям, виноградникам и припавшим к земле огородам. Молли приснилось, что с древесных верхушек на них злобно взирают овцы, что холодные коровы наступают им на ноги и сталкивают с увядающей тропы. Но свет единорога плыл впереди, и Молли следовала за ним и во сне, и наяву.
Замок короля Хаггарда украдкой вползал в небо, как слепая черная птица, что-то искавшая в ночной долине. Молли слышала шепот ее крыльев. А затем неподвижный воздух встряхнуло дыхание единорога, и Молли услышала вопрос Шмендрика:
– Сколько их?
– Трое, мужчины, – ответила единорог. – Идут за нами с тех пор, как мы покинули Хагсгейт, но сейчас ускорили шаг. Прислушайся.
Шаги, слишком тихие для такой торопливости; голоса, слишком приглушенные, чтобы сулить какое-либо добро. Чародей протер глаза.
– Возможно, Дринн устыдился того, что недоплатил своему отравителю, – пробормотал он. – Возможно, угрызения совести помешали ему заснуть. Все возможно. Возможно, у меня скоро вырастут перья.
Он взял Молли за руку и, утянув ее в жесткую впадину пообок дороги, заставил лечь. Единорог прилегла рядом, спокойная, как лунный свет.
Замерцали, точно рыбьи хвосты в темном море, кинжалы. Голос, неожиданно громкий и злой:
– Говорю тебе, мы их упустили. Прошли мимо них милю назад, когда я слышал тот шорох. Будь я проклят, если пойду дальше.
– Тише! – яростно прошептал второй голос. – Хочешь, чтобы они сбежали и выдали нас? Ты боишься волшебника, но побойся-ка лучше Красного Быка. Если Хаггард прознает о нашей половинке проклятия, он пошлет Быка и тот растопчет нас в пыль.
Первый мужчина ответил несколько тише:
– Я не боюсь. Волшебник без бороды вообще никакой не волшебник. Но мы попусту тратим время. Едва поняв, что мы преследуем их, они покинули дорогу и пошли целиной. Мы можем шнырять здесь всю ночь и ни разу не встретиться с ними.
Третий голос, более усталый, чем первые два:
– Мы и так уже прошныряли всю ночь. Посмотри туда. Заря загорается.
Молли внезапно сообразила, что она наполовину укрыта черным плащом Шмендрика, а лицом зарылась в пук колючей сухой травы. Голову она поднять не посмела, но глаза открыла и увидела, что воздух странно светлеет.
Второй голос сказал:
– Дурак ты. До утра еще добрых два часа, да мы и идем на запад.
– В таком разе, – ответил третий, – я возвращаюсь домой.
Шаги стали быстро удаляться по дороге – назад. Первый мужчина крикнул:
– Постой, не уходи! Погоди, говорю, я с тобой!
И торопливо пробормотал второму:
– Я не домой, просто хочу немного вернуться по нашим следам. Я по-прежнему думаю, что слышал их, да к тому же трутницу где-то обронил…
Голос его понемногу отдалялся.
– Проклятые трусы! – обругал их второй. – Подождите минуту, подождите, пока я произнесу слова, которым научил меня Дринн.
Уходившие остановились, а он громко и нараспев начал:
– «Теплее, чем лето, сытнее еды, слаще, чем женщина, крепче воды…»
– Поторопись, – потребовал третий голос. – Поторопись. Посмотри на небо. И что за чушь ты порешь?
Второй ответил, явно занервничав:
– Это не чушь. Дринн так хорошо обходился со своими деньгами, что они не вынесут разлуки с ним. Самые трогательные отношения, какие вы когда-либо видели. А этими словами он призывал их к себе. – И второй голос продолжил, немного подрагивая: – «Добрее голубки, дороже, чем кровь, скажите мне, кто она, ваша любовь?»
