И он растянул пустой рот в горделивой ухмылке.
Шмендрик, подперев подбородок костяшками пальцев, с обвислой улыбкой взирал на него.
– А ваши дети? – спросил чародей. – Как вы помешаете им вырасти и исполнить проклятие? – Он окинул харчевню взглядом, сонно вглядываясь в каждое обращенное к нему морщинистое лицо, и снова уставился на Дринна. – Впрочем, если подумать, – медленно произнес он, – у вас что же, молодых людей совсем в городе нет? В какой час детей Хагсгейта отправляют спать?
Никто ему не ответил. Молли слышала, как в ушах и глазах людей покрякивает кровь, как кожа их подергивается зыбью, будто вода под ветерком. Затем Дринн сказал:
– Детей у нас нет. Со дня, когда на нас пало проклятье, в Хагсгейте не появилось на свет ни одно дитя. – И, кашлянув в кулак, добавил: – Это представлялось нам наиболее очевидным способом одурачить ведьму.
Шмендрик откинул голову назад и разразился беззвучным хохотом, от которого заплясали факелы. Молли поняла, что чародей изрядно пьян. Губы исчезли с лица Дринна, глаза его обратились в надтреснутые фарфоровые шарики.
– Я не вижу в наших обстоятельствах ничего смешного, – сказал он. – Решительно ничего.
– Ничего, – булькнул Шмендрик, склонясь над столом и расплескав свое вино. – Ничего, прошу прощения, ничего, решительно ничего.
Ему удалось совладать с собой под гневными взглядами двух сотен глаз и ответить Дринну серьезно:
– В таком случае, мне кажется, что у вас нет поводов для беспокойства. Во всяком случае, таких, что могли бы сильно вас тревожить.
Короткий смешок все же прорвался сквозь губы Шмендрика, словно струйка пара сквозь носик чайника.
– Да, может показаться и так. – Дринн потянулся через стол и двумя пальцами тронул запястье чародея. – Но я еще не рассказал вам всей правды. Двадцать один год назад в Хагсгейте все же родился ребенок. Чей он был, мы так и не выяснили. Я сам обнаружил его, переходя зимней ночью рыночную площадь. Он лежал на мясницкой колоде и не плакал, хоть и валил снег, – ему было тепло, он посмеивался под одеялом из бродячих котов. Они мурлыкали хором, и звук этот был пропитан знанием. Долгое время простоял я у странной колыбели, пытаясь понять, почему падает снег, а коты мурлычат пророчество.
Он примолк, и Молли Грю с пылкой надеждой спросила:
– Ты, конечно, отнес ребенка в свой дом и вырастил как сына?
Дринн положил руки на стол ладонями кверху.
– Я разогнал котов и вернулся домой один.
Лицо Молли приобрело оттенок тумана. Дрин слегка пожал плечами.
– Когда рождается герой, я понимаю это сразу, – сказал он. – Знамения и предвестья, змеи в детской. Если бы не коты, я, может быть, и рискнул бы взять ребенка, но они делали все столь очевидным, столь мифологичным. Что же мне было – сознательно приютить роковую судьбу Хагсгейта? – Верхняя губа его покривилась так, точно в нее впился крючок. – Как выяснилось потом, я, по присущей мне доброте, совершил ошибку. Ибо, когда я вернулся туда на рассвете, ребенок исчез.
Шмендрик рисовал что-то пальцем в луже вина, возможно, он ничего и не слышал. А Дринн продолжал свой рассказ:
– Натурально, никто не признался, что подбросил ребенка на рыночную площадь, и хоть мы обыскали каждый дом города от винного погреба до голубятни, но его не нашли. Я мог бы решить, что щенка утащили волки, и даже, что он, коты и прочее мне приснились. Однако на следующий день в город въехал герольд короля Хаггарда и приказал нам возрадоваться. После тридцати лет ожидания король наконец обзавелся сыном. – Дринн увидел лицо Молли и поспешил отвернуться. – Наш найденыш, кстати сказать, был мальчиком.
Шмендрик облизал кончик пальца и поднял взгляд на Дринна.
– Лир, – задумчиво произнес он. – Принц Лир. Но нет ли у его появления других резонных объяснений?
– Навряд ли, – фыркнул Дринн. – Хаггард отказывал всякой желавшей выйти за него женщине. Хаггард рассказал байку о том, что мальчик – его племянник, которого он милостиво усыновил по смерти родителей. Однако у Хаггарда не было ни родни, ни семьи. Кое-кто уверяет, что он и родился из тучи, как Венера из моря. Да никто и не отдал бы королю Хаггарду ребенка на воспитание.
