Бурлака посмеялся — сам над собой — и вошел в подъезд. Чистенько было, несмотря на уличную слякоть: половички. Прибирали, следили, но прибирали-то по утрам, а в тот вечер некому было что-нибудь такое приметить. Подъезд, как обычно, был сквозной — с выходом во двор, лестница крутая, с короткими маршами, и по две квартиры на каждой площадке. Внизу была одиннадцатая, она пустовала, хозяин полмесяца в отъезде, а двенадцатая напротив — той самой Кореневой Веры Петровны, ударницы комтруда и депутатки горсовета. Список здешних жильцов Бурлака знал наизусть. Шестнадцатая была на третьем этаже.
Он так и рассчитал: не застать бы Геннадия, — с Геннадием лучше пока не встречаться; в дальнейшем мало ли что еще предстоит. Но и к непредвиденному нужно было быть готовым: не дернуло бы его забежать домой. Интересовала квартира и конечно же хозяйка квартиры, — ее-то рассчитывал Бурлака застать.
Открыла ему она.
У него была зверская память на лица, сам иногда удивлялся. Где-то уже видел ее, а где — сказать еще не мог. Вздернутый нос, бойкий взгляд, выщипанные бровки, родинка на щеке. Глядела она, правда, настороженно. Кто такой? Зачем пожаловал? Чего-то недоставало ей, какой-то иной приметы, по которой он запомнил ее. Чересчур бледна? Осунулась? Болела? На ней было летнее платьице без рукавов — руки худые. Она испугалась его, — чего пугаться-то? Стояла на пороге, не впускала.
— Тю, порядочки! — надулся он. — Гостя держат на лестнице.
— Какой гость? Какой гость? — задышала она прерывисто. — Что вы выдумываете? Я вас в глаза не знаю!
— А я знаю. — Вспомнил: белый халат, зеркала, запах одеколона, скороговорочка — между делом. — На Краснознаменной в парикмахерской работали?
А стригся-то он у нее всего один раз.
Она подобрела, мимолетная живость появилась на лице, но стояла в дверях стеной.
— Ну и что с того? Ну и что с того? Ну, работала. Ну, рассчиталась. Ребенок у меня. Дошкольный. Вам чего нужно?
Он сказал, что Генку ему нужно, а если нету — записку оставит. Он сказал, что позже зайти не сможет, потому как — на второй смене.
Она оглядела его повнимательней. Он был в кепке и старую куртку надел, с облезлым меховым воротником.
— Я в квартире сама, — сказала она, держась за дверную ручку. — Каждого пускай — на фармазонщика нарвешься.
— Да разве я похож? — усмехнулся он.
— Вы ж понимаете! — фыркнула она. — Приходят с улицы — и еще с претензией! Чего от Генки нужно?
Он сказал, что — по рекомендации. Есть такой клиент у Генки, новый, Вадим Мосьяков, из газеты. Так вот…
Железная была рекомендация, и, видно, супруги калякали уже о Мосьякове. Успели покалякать. Как же, авторитетный товарищ, да еще пацана впихнуть в садик посулил.
Царица Тамара, с острыми ключицами и скуластым личиком, отступила в коридорчик.
— Ну войдите. Мосьяков — это наш знакомый. Ну войдите. Только у меня полы не метены и постель не застлана.
— Постель нам, в крайнем случае, ни к чему, — сострил Бурлака и сам рассмеялся.
— Можно подумать! — передернула плечами царица Тамара.
Блатная баба, отметил он.
В коридорчике была вешалка, прибитая к стенке; плащ висел, вылинявший — видимо, тот самый, красноречиво описанный Мосьяковым, и еще висела женская шубка из цигейки. Это могло произойти тут, у вешалки. А могло — и в комнате, за столом. Стол был покрыт узорчатой клеенкой — рисунок чуть потускнел, но не стерся, а выгорел; края, которые свисали, были ярче. Судя по клеенке, старенькой, однако же без подтеков, обедала семья не тут, а на кухне; это и на кухне могло произойти.
— Ну, какое дело? Говорите! — стала Тамара посреди комнаты, скрестила руки на груди.
— Да насчет приставки, — сказал Бурлака; куртку не снял, а шапку бросил на стул. — Цветная приставка. Не в курсе? Мосьякову обещано, я хотел и себе сговориться.
— С Генкой сговаривайтесь, с Генкой, с ним, а со мной сговариваться нечего! — выпалила она без передышки, а глазами так и бегала, разглядывая пришельца. — Чего это в рабочее время наведались? Чего это отрываете? У меня квартира не метена и картошка разварится.
Он повторил про записку. Надо же было осмотреться.
