Шкаф платяной, детская кроватка, супружеская постель с двумя невзбитыми подушками, с наспех накинутым ватным одеялом, — больше смотреть тут нечего. Сапожник — без сапог: телевизора у Подгородецких не было.
Бурлака надел свою кепку и пошел к дверям. Шаркая шлепанцами, Тамара пошла за ним.
Кухонная дверь была прикрыта; словно бы по ошибке, он толкнул ее, остановился на пороге.
— Куда вы? Куда вы? — сердито заговорила Подгородецкая у него за спиной. — Не туда, не туда! Слепые, что ли? Не видите, что где?
Что где, он видел: кухонька была невелика, кухонный столик — впритык к стене, но трое вполне могли разместиться. Теперь-то, глянув своими глазами, он свободно представлял себе, как это происходило. И все-таки принимали заезжего гостя не на кухне, а в комнате. Там Генка и пырнул его, но конечно ж не кухонным ножом.
— Сварлива вы, хозяюшка, — сказал Бурлака. — По годам вроде бы рановато.
Она промолчала и, выпуская его на лестничную площадку, тоже молчала, не произнесла больше ни слова.
Он знал наперед, что, заявившись в отсутствие мужа, насторожит ее, но ничуть не опасался этого: тылы у него были обеспечены. Справятся у Мосьякова — будут спать спокойно. А знакомству начало положено, — теперь клубочек и покатится. Теперь размотается, это уж точно — дойдет и до ножичка с плексигласовой рукояткой. И до портьерки дойдет, с пятном, и до вещичек, которые бросил приезжий по пьянке. Там они наверняка, у Подгородецких, — где же им еще быть, вещичкам, как не там?
Выходя на улицу, он мельком подумал, что ушлые хозяева могли бы за недельку и обезопаситься, но сразу отбросил эту мысль. Опасаться-то им чего? Свидетелей не было, шума — тоже, улик, считают, никаких. Неделька минула, а никто супругов не трогает, никто ими не интересуется. Могут спать спокойно. Разве что с ножичком самодельным расстались, хотя бывает, что и в самых крайних случаях не расстаются. Психика. Тут надо на психику бить, но это уж по части Кручинина, когда, как говорится, вступит активно в игру.
Он постоял на трамвайной остановке: куда теперь? В управлении, пожалуй, из оперативников — ни души, перед первым числом по кабинетам не рассиживаются. Да и мог же он, если понадобилось бы, полдня угробить на Подгородецких? Настроение у него было предпраздничное: все равно кончать это дело в новом году. Он дождался «семерки» и поехал домой. Дома у него тоже были дела. Он любил домашние дела любовью особой — счастливой и ненасытной. На них никогда не хватало времени. Праздники, черт возьми, — как раз и пора выбрасывать прочее из головы.
Он уселся поудобнее, облегченно вздохнул, семерка шла мимо вокзала. Фото заезжего гостя было при нем. Он опять подумал о Кручинине и опять усмехнулся: заскочить, что ли, на вокзал? Усердие, рвение, а короче говоря — напрасный труд. Личность потерпевшего надо устанавливать через Подгородецких: ход конем — наперекор Кручинину. Кто там, на вокзале, остался неопрошенным? Киоскеры на перронах? Предположим, опознают, — ну и что?
Все же он вышел на привокзальной площади, посмеиваясь над собой и поругивая себя. Никто не оценит — некому. Напрасный труд — за это благодарностей не выносят.
Он походил по платформам — с первой на вторую, со второй на третью, вниз и вверх, вниз и вверх — через тоннели. Всего платформ было восемь, и на каждой — полдесятка киосков. Без толку, конечно. А фото просто так не сунешь — надо момент выбрать, представиться, иначе — дураков нет, беседовать не станут. Без толку проболтался часа полтора и напоследок завернул еще в ресторан.
С ресторана, собственно, и начат был обход — не нынешний, а тот, генеральный, но тогда одной из буфетчиц не было, а сменщица только заступила. Они чередовались — понедельно.
Эту, сегодняшнюю, он знал: приходилось уже пользоваться ее информацией. И она узнала его сразу.
Тут были столики — для пассажиров с проходящих поездов, но захаживали и местные — тяпнуть стопку по-быстрому и загрызть бутербродом. В этот час тут было пусто. Он сел за столик.
Завсегдатаи злачных мест звали буфетчицу Нюсей, хотя была уже в летах и нрава сурового, наружности строгой, не располагающей к кабацкой фамильярности. Звали Нюсей — и никакая сила, а она, конечно, свыклась, не возражала. Бурлака не предполагал увидеть ее здесь — прежде она работала в подвальчике на Конюшенной.
