— Ты знаком с господином Кроненбергом? — пришла на выручку ему Сорка.
— Конечно, мы знакомы. — Борех подошел и пожал Кроненбергу руку.
Борех приободрился, по-хозяйски подвинул стул, присел ненадолго, снова встал и, глядя на Сорку, спросил:
— Может, выпьем чаю?
— Хорошо. — Сорка закуталась в турецкую шаль. — Будь так добр, вели подать.
Борех вскочил, как слуга, старающийся угодить хозяйке, и, ничего больше не спрашивая, быстрым шагом вышел из комнаты.
Сорка заметила, что Кроненберг ищет ее взгляда, и нарочно отвела глаза, теребя бахрому шали. Потом вдруг подняла глаза, встретилась взглядом с Кроненбергом, оба замерли на мгновение, потупились и поняли нелепость ситуации.
Борех принес чай с вареньем, уселся поудобнее и кашлянул.
— До ольшаника не дойти!
— Что вы имеете в виду?
— Так скользко — на ногах не устоишь.
— Ничего, через неделю-другую погода переменится.
— Вы все-таки собираетесь продавать участок леса за кладбищем? — Борех старался поддержать разговор.
— Я не знаю.
— Ваш лесник мне только что рассказал.
— Может быть.
Беседа не складывалась, Борех умолк, досадуя, что не умеет общаться с людьми. Он хотел что-то сказать, но чем дольше затягивалось молчание, тем труднее было начать. Борех выпил чай и стал глядеть на Сорку и Кроненберга, постукивая ложечкой по пустому стакану. Он чувствовал себя лишним, но решил не уходить, ведь он здесь хозяин, и если гость к нему пожаловал, будь он даже сам царь, пусть не сидит надувшись. Борех встал:
— Извините меня, господин Кроненберг, мне очень жаль вас покидать, чувствуйте себя как дома. — Борех обратился к жене: — Гостей надо угощать, а не сидеть за пустым столом. Что скажете, господин Кроненберг?
— Ничего страшного…
— Доброй ночи!
— Доброй ночи.
Когда он вышел, Сорке и Кроненбергу еще долго казалось, что он стоит за дверью и прислушивается к тому, что происходит в комнате. Они молчали, пару раз переглянулись с улыбкой и продолжали сидеть молча. Через некоторое время Кроненберг поднялся.
— Вы уже уходите?
— Пора.
— Почему вы так спешите?
— Сам не знаю.
— Посидите еще.
— Нет, пойду. Я человек настроения. — Он подошел к Сорке и подал ей руку. — Доброй ночи.
Она ответила легким кивком, посмотрела, как он уходит, и долгое время не отводила глаз от проема двери, будто в нем остался его силуэт. Отъезд Кроненберга нагнал на Сорку тоску, она расстроилась, что не попросила его приехать снова, и чувствовала, как дрожит всем телом. Внезапно ей стало так тесно и душно, будто в комнате нечем было дышать. Все вокруг давило и угнетало, хотелось кричать. Борех открыл дверь, просунул голову и, увидев состояние Сорки, приблизился к ней:
— Что такое? Тебе плохо?
Сорка не ответила, откинула голову на спинку стула и расплакалась.
Борех поцеловал ей волосы, упал в ноги и стал умолять:
— Сорка, я тебя заклинаю, скажи, что с тобой? Сорка, тебя кто-то обидел?
— Оставь меня.
— Тогда скажи мне, почему ты плачешь?
— Я тебе не скажу.
— Ты мне скажешь!
Она не ответила и заплакала еще громче. Борех не знал, что делать, и стоял, беспомощно ломая руки:
— Сорка, Сорка… Что тебе от меня нужно? Скажи, я все сделаю, только не плачь!
— Разведись со мной.
— Ты шутишь? — Борех вытаращил глаза.
— Нет, я серьезно. — Она подняла голову.
— Зачем разводиться, если я тебя люблю?
— Но я-то тебя не люблю!
— Ты полюбишь меня.
— Никогда!
— Так кого же ты любишь?
— Никого.
— Ты любишь его?
Сорка поняла, что Борех имеет в виду Кроненберга, хотела ответить «да» и взяла его за руку:
— Клянусь тебе, что никого не люблю!
Прикосновение ее пальцев смягчило Бореха. Он присел рядом с ней:
— Теперь, когда ты будешь матерью…
— Теперь!
— У тебя нет ко мне никакой жалости?
Сорка не ответила, положила голову Бореху на плечо, они обнялись и заплакали.
С того вечера они словно избегали друг друга и почти не разговаривали. Встречая Кроненберга, Борех так радовался, что тот всегда терялся, чувствовал себя виноватым и не мог и слова вымолвить в его присутствии. Борех каждый раз из вежливости сидел с Кроненбергом несколько минут и всегда заводил одну и ту же беседу:
— Вы все еще не начали вырубать лес?
— Не начали, говорите? — Кроненбергу очень надоел этот разговор, ему часто казалось, что этот хасидский юноша не так уж и глуп и насмехается над ним, нарочно выводит его из себя, беседуя о деле.
