Слева от калитки, на внутренней стороне дома, зевает громадная овчарка, наполовину высунувшаяся из будки. Этого я в принципе и ожидал, буду знать, хоть с какой стороны прыгать через забор, чтобы не свалиться ей на голову. Хотя шею собаки опоясывает ошейник, а крепкая цепь не позволит ей разгуляться по двору, надо быть осторожным.
Блин, а это что такое? Дверь дома открывается. На пороге появляется женщина, в накинутой поверх платья, фуфайке с алюминиевой миской в руках. Елки-палки, ведь Петренко, развелся год назад, я этот момент из разговора родителей точно помню. Вот это сюрприз! Черт, все значительно усложняется. Продолжаю рассматривать её в бинокль. Это точно не супруга подполковника. Она килограмм на двадцать легче бывшей жены офицера и минимум, на пятнадцать лет моложе.
Псина выскакивает из будки и приветливо гавкает, виляя хвостом. Женщина ставит возле неё миску. Собака начинает жадно лопать содержимое. Хозяйка, потрепав её по загривку, возвращается в дом.
Некоторое время все тихо. Женщина не выходит из дома, лишь в окнах за прозрачными занавесками изредка мелькает её силуэт. Овчарка дрыхнет в будке.
В 17: 45 к дому подъезжает белоснежная новенькая „шестерка“. Она замирает возле въездных ворот. Из машины выходит Петренко. Нехило он себе морду наел. Скоро щеками будет асфальт подметать. И машинка, кстати, дороговатая. Конечно, не „волга“, но стоит около девяти тысяч рублей официально. Подполковник открывает ключом встроенную дверь и скрывается внутри. Через считанные секунды ворота распахиваются, толстяк садится в „шестерку“. Машина аккуратно заезжает вовнутрь. Из дома выбегает женщина с полотенцем на плече, Петренко целует её в щечку, и передает с заднего сиденья авоську с продуктами.
Понаблюдав за ними еще с десяток минут, слезаю из дерева. Все что мне надо я уже увидел. Жалко только, что тренировку пришлось пропустить. Придется перед Семеновичем оправдываться.
Обратно я доехал без проблем. Пришлось минут тридцать померзнуть на остановке. Зато автобус возвращался в город полупустым, и я смог немного отдохнуть, раскинувшись на сиденье. После полуторачасового нахождения на дереве, оно казалось необыкновенно удобным.
На автовокзале вижу находящегося в отдалении от людей небритого мужика в кепочке надвинутой на глаза.
Он сидит на корточках, устроив локти на коленях, и дымит самокруткой, свернутой из клочка газетной бумаги. Помятое невыразительное лицо с мешками под глазами, на щеках серебрится суточная щетина, пальцы расписаны синими перстнями-наколками. Рядом с мужиком стоит потертый вещмешок.
Сто процентов, бывший сиделец, возвращается к себе, после срока.
В голове мелькает неожиданная мысль. Подхожу к нему. Урка поднимает на меня глаза. В них светится невыразимая тоска.
– Чего надо? – хрипит прокуренным голосом бывший зек.
– Отойдем? Поговорить хочу, – спокойно предлагаю ему.
– И что тебе малец от меня нужно? – ворчит уголовник, подхватывает свой сидор, и послушно идет за мной.
Заходим за здание автовокзала. Здесь никого нет. Урка смотрит на меня равнодушным взглядом.
– Слушай, продай мне немного махорки, – протягиваю ему рубль, – пару горстей мне хватит. А ты себе еще купишь. Видишь, я тебе даже гораздо больше даю.
– Зачем тебе? – интересуется зек, рассматривая меня.
– Надо. Отец сторожем на фабрике работает, попросил принести, а я забыл. Теперь заругает.
– А если я тебе цыпленок крылышки сейчас пообрываю? – угрожающе осклабляется уголовник.
– Не советую, – лаконично отвечаю, пристально смотря на мужика.
Он что-то улавливает в моем взгляде. Наглые огоньки в глазах урки гаснут. Сейчас это просто усталый и замордованный жизнью человек.
– Ладно малец не кипешуй. Пошутил я, – тихо отвечает бывший зек.
Мозолистая рука с черными обломанными ногтями решительно отодвигает мою ладонь с рублем в сторону.
– Не нужно бабок. Что мы не люди? – возражает мужик. Он открывает сидор, вытаскивает кисет с махоркой, кусок газеты и отсыпает мне на бумагу горсть табака.
– Спасибо, – искренне благодарю сидельца, – может, деньги все-таки возьмете? Вы меня здорово выручили.
