Филипп Шилобреев принялся перекладывать рыболовецкие снасти. Откусил от катушки конец лески и перевязал ею складное удилище, замотал его в плащ-накидку. У Филиппа лески разного калибра, есть толщиной чуть не с бикфордов шнур. Разведчики потешались: уж не китов ли собрался ловить сержант? Шилобреева не смущают такие шутки. Толстая леска всегда пригодится, пусть лежит, хлеба не просит.
Уложив вещмешок, Филипп подошел к Ермакову, негромко спросил:
— Откудова узнал про остановку? Нутром зачуял али факты имеешь?
— Давай, давай, паря, сматывай удочки! — ответил ему Ермаков, тряхнув вздыбленным чубом. — Кабы не имел, не говорил бы.
— А все-таки? — допытывался Филипп.
— Не беспокойся, брат, я не фантазер, зря болтать не стану, — сказал Иван и, заговорщически поглядев по сторонам, добавил полушепотом: — По моим разведданным, продуктов питания мы получили ровно на полмесяца, а едем уже две недели. Вот и соображай, голова садовая, коль мозги имеешь. — Он подморгнул другу и уже совсем серьезно добавил: — Видимо, это произойдет в Чите. Чита — город большой, красивый — есть где развернуться.
Говорил все это Ермаков с нескрываемым волнением, и Филипп понимал, почему командир волнуется: поезд пыхтит уже по его забайкальским краям, скоро свидание с Ольховкой, с отцом. Какой она будет, эта встреча?
Волнение Ермакова невольно передалось и Филиппу. Если бригаду в самом деле расформируют в Чите, то согласно уговору придется всем им селиться в Ольховке: родила командира взвода — ближайший населенный пункт от станции расформирования. Значит, здесь согласно договоренности придется всем бросать якорь. Ахмет вполне готов к выгрузке — подтянул ремень, застегнул воротник. Все на нем сидит ладно, аккуратно. Гимнастерка точно влитая, брюки со стрелкой. Только Санькины сапоги-развалюхи портили все дело.
— Когда ты, Терехин, сапоги мне отдашь? — с напускной строгостью спросил он. — Сколько месяцев, понимаешь, носишь. Калым надо с тебя брать.
— А ты знаешь, Ахмет, сапоги я тебе не отдам, — неожиданно ответил Терехин, раскуривая сигарету.
— Как так не отдашь? — встревожился Ахмет.
— Очень просто. Должок за тобой есть, — с тем же спокойствием продолжал Санька.
— Какой должок? Ты что придумал?
— А должок такой. Ты помнишь из истории, что в одна тысяча каком-то году татарский хан Батый сжег нашу Рязань?
— Ну и что?
— А то, что у моего деда на том пожаре сгорели новенькие лапти. Так вот за те лапти я беру у тебя хромовые сапоги. Понял?
Все хохочут. Братья Охрименко попадали на нары. Звонче всех хохотал Ахмет: опять этот Терехин все перепутал!
— Сам ты хан Батый! — заливается Ахмет. — Куда хватил! Мы же совсем не те татары, голова твоя — два уха! Мы пришли на Волгу с Азовского моря. Понял? Тогда хана Батыя и на свете не было. Мы же болгарские татары. А ты говоришь…
Санька понимает, что опять допустил прокол в знании истории, но не сдается.
— Это не играет значения, — говорит он. — Ты мне про Азовские моря не заливай и на Болгарию не сваливай.
— Почитай историю. Ишь ты, какой нашелся! Чтобы присвоить чужие сапоги, вздумал передергивать исторические факты.
— Не знаю, Ахмет, не знаю. Разбираться в истории мне покамест недосуг. Только сапоги ты не получишь.
Нахохотавшись досыта, в разговор вступает Филипп Шилобреев.
— С этим вопросом, ребята, надо разобраться, — солидно начал он, сдерживая смех. — Прежде всего давайте решим главную проблему: был ли у Саньки дед? Ведь он неоднократно заявлял, что родителей у него не было и родился он от снохи. Так, спрашивается, откуда же у него взялся дед?
— Вопрос ребром! — бросает с нар охрипший Охрименко, но его тут же перебивает Ахмет.
— Нет, ребята, дед у Саньки вполне мог быть, — сказал он. — Такой факт я допускаю, поскольку без отца Саня родиться не мог. Но я даю гарантию, что новых лаптей у его деда быть не могло, поскольку, судя по Саньке, он был, конечно, разгильдяем и ходил босяком.
Снова раздается смех, который обрывает командир взвода:
— Кончай базар: на горизонте Чита!
— Не видел деда, а уже критику наводит. Ты попробуй докажи, — вполголоса парирует Терехин и начинает скатывать шинель, укладывать вещевой мешок.
