И как будешь смотреть в глаза чиновникам двора и остальным подданным?
— Но разве Дайнян не отрубили пальцы за то, что она стала отравительницей? — не сдавался я.
— Это дело другое. Дайнян — холопка из подлого люда, а у Дуаньвэня с братьями в жилах течет царская кровь, к тому же они — мои любимые внуки. Я не позволю, чтобы они так запросто лишились пальцев.
Я сидел, свесив голову, рядом с госпожой Хуанфу и слышал исходивший от ее одежды запах мускуса и линчжи.[14] На поясе с драконами и фениксами у нее висел чудный жезл жуй из кристально чистого нефрита, и меня так и подмывало схватить его и запихнуть себе в карман. Жаль вот, не хватило духу.
— И вот еще что, Дуаньбай. У нас во дворце Се возвести на царский трон легко, но и свергнуть с него ничего не стоит. Хорошенько запомни эти слова.
Этот последний наказ моей бабки, госпожи Хуанфу, я усвоил хорошо. Широкими шагами я вышел из Зала Парчовых Узоров и, проходя через сад с хризантемами, яростно плюнул на эти ненавистные цветы. «Старуха проклятая! Чем скорее умрет злобная карга, тем лучше», — тихо выругался я. Этому выражению я выучился у вдовствующей императрицы, госпожи Мэн. Но, даже выругавшись, я не утолил гнева, поэтому запрыгнул на любимую клумбу госпожи Хуанфу и стал топтать желтые хризантемы. Подняв глаза, я вдруг увидел побитую бабкой маленькую служанку, которая стояла под карнизом, изумленно уставившись на меня. На лбу у нее, там, куда пришелся удар тростью долголетия, вздулся кровавый волдырь. Я вспомнил совет госпожи Хуанфу быть милосердным, и мне стало смешно. На ум пришло одно из заученных наизусть во время учебы в Павильоне Горного Склона наставлений: «Если слова расходятся с делами, в этом повинен сам человек», «Госпожа Хуанфу — прекрасный тому пример», — решил я.
Как раз в это время через округлые «лунные» ворота перед Залом Парчовых Узоров вошли Дуаньвэнь и Дуаньу. Спрыгнув с клумбы, я преградил им дорогу. По их ошарашенному виду я понял, что они никак не ожидали застать меня здесь.
— Вы чего сюда заявились? — недобро осведомился я.
— Идем к бабушке на поклон, — промямлил Дуаньвэнь, и в его голосе не было ни заносчивости, ни высокомерия.
— А почему ко мне на поклон никогда не ходите? — не отставал я, проводя веточкой хризантемы им по подбородку.
Дуаньвэнь не ответил. Зато Дуаньу уставился на меня с такой нескрываемой злобой, что я не выдержал и толкнул его так, что он даже отступил на шаг. Восстановив равновесие, он снова уставился на меня своими маленькими глазками. Я сорвал еще одну хризантему и швырнул ему в лицо.
— Только зыркни так на меня еще раз, и я прикажу выдавить тебе глаза! — заорал я.
Дуаньу отвернулся, но с места не двинулся, хотя смотреть на меня больше не осмеливался. Стоявший рядом Дуаньвэнь побледнел, и я заметил, как в глазах у него блеснули слезы. Тонкие, как у девицы, губы сжались так крепко, что, казалось, вот-вот брызнет кровь.
— А ты чего так распереживался, ведь я тебя не бил, не толкал? — вызывающе повернулся як Дуаньвэню. — Поглядим, достанет ли тебе духу пустить в меня еще одну стрелу. Буду ждать…
Все так же молча Дуаньвэнь взял Дуаньу за руку, и они, обойдя меня, бегом поспешили дальше к Залу Парчовых Узоров. Там, в галерее, уже стояла моя бабка, госпожа Хуанфу; она, вероятно, стала свидетелем всего, что произошло. В руках она держала трость долголетия, невозмутимое лицо ничего не выражало, и было непонятно, одобряет она мое поведение или осуждает. Но меня это и не волновало, я слишком упивался тем, как славно сорвал свой гнев.
