— Помоги, Амра! — вопил он. — Помоги, будь ты проклят!
Это был кашевар, умевший готовить отличный плов и жареную рыбу. Он еще что-то кричал, когда монстр одним ударом рассек ему грудь, вырвал трепещущее сердце и отправил кровавый комок себе в пасть…
Кром! Конан саданул мечом в стену — полетели искры. За его спиной какие-то мелкие создания деловито усаживались на корточки, «запирая проход». Плюгавые недоноски с пупырчатыми лягушачьими телами — он раздавил бы их одной ногой. А тому, что пожирает останки кашевара, вырвал бы печень и запихал в пасть. Кром!
Он не двинулся с места.
Капитан Поулло, бледный, словно кусок мела, обратился в безмолвную статую. Корсары тоже остолбенели, в ужасе ожидая своей участи…
Все они были уже мертвы, когда Конан, Лабардо, Эстраза, ее воспитатель и еще трое оставшихся в живых достигли Цитадели.
Глава восьмая. ВОСПЛАМЕНЕНИЕ ОГНЯ
— Что теперь?
Они стояли в узком коридоре, огибавшем по квадрату помещение не более двадцати метров в ширину. То, что скрывалось внутри, было отделено совершенно гладкой стеной без всяких украшений. А вела туда дверь — маленькая, одностворчатая, сделанная из материала, похожего на тусклую слюду.
— Я провел вас в центр Лабиринта, — отвечал Лабардо, кусая губы. — Все было по правилам, в обычных случаях игра на этом кончается. Но по условиям Илл'зо, нам еще предстоит вернуться обратно.
— А сначала забрать с собой Гратакса. Мыслил, его обитель будет пошикарней.
— Мы не знаем, что внутри, — начал, было, пуантенец и осекся.
Раздалась протяжная заунывная музыка — словно скребли по стеклу железом — и из бокового прохода показался сам Жрец Черепа. На сей раз он был облачен в просторную хламиду, испещренную красными и синими знаками, на голове — сразу две высокие шапки, одетые одна на другую, тех же цветов. За ним следовали трое помощников.
Илл'зо поклонился в пояс и, обращаясь к юноше, запел своим мерным низким голосом:
— То, что другие зовут и считают победой, что принимают за счастье, в душе торжествуя, — только иллюзия. Боги ее посылают, дабы измерить ничтожество мира и рода людского. Ты же, вступивший под своды, ведущие в Вечность, гордость умерь и прикинь свою малость, прохожий…
— Стой! — рявкнул тут варвар. — Это как понимать? Он с тобой играл и честно провел нас в Цитадель, а ты называешь его «прохожий»…
Илл'зо неодобрительно глянул на киммерийца и продолжал:
— Все мы прохожие в мире подлунном, и победитель блистательный — гость на пиру мимолетном. Юноша сей оказался смышленым и храбрым, верно ходы рассчитал и добился успеха, но испытание Гратакса будет суровым. Трое войдут в эту дверь, ибо по трое входят те, на кого будет взгляд обращен. Кто конкретно — решайте.
И жрец безмолвно застыл, скрестив на груди худые руки.
— Один есть, — сказал Конан. — Это я. Лабардо отпадает: ему еще выводить нас назад. Женщине там делать нечего. Из оставшихся возьму двоих, кто сам пожелает.
— Я пойду, — неожиданно выступил вперед старый Карастамос.
— И я, — вызвался курчавый Джакопо. — Хочу глянуть, ради чего сложил голову капитан Поулло.
— Будет так, — кивнул варвар. — Давай, жрец, отворяй двери.
Илл'зо торжественно кивнул.
Конан ждал, что слуга Гратакса произнесет заклинание или сделает таинственный жест, но жрец просто открыл дверь, потянув за невзрачную ручку. Створка заскрипела, и трое вошли внутрь.
Это был скорее колодец, чем комната. Неровные стены убегали вверх, и там, в головокружительной вышине, полыхали багровые сполохи. Невнятный гул наполнял помещение, пол слегка подрагивал.
Когда глаза привыкли к полумраку, Конан различил в центре каменное шестиугольное возвышение, над которым плавали в тяжелом воздухе белые искры. Гул несся оттуда. Искры мелькали все быстрее, сливаясь в сплошное сияние, внутри заполыхали голубые молнии, возникли неясные очертания, потом сияние угасло, а в двух локтях над алтарем повис зеленоватый, полупрозрачный череп. Сквозь него ясно виднелась противоположная стена комнаты с еще одной небольшой дверкой.
Пустые глазницы мертвой головы налились холодным светом. Киммериец невольно сделал шаг вперед, сжал рукоять меча… и тут же отпустил эфес. Руки его опустились вдоль тела, он сделал еще шаг и еще… Огромным усилием воли заставил себя остановиться. Безжалостная сила притягивала, глазницы Гратакса превратились в круглые вогнутые зеркала, в их глубинах рождались какие-то образы — жуткие и манящие одновременно.
