— И почему я? Я ведь даже толком историю религий не знаю. И в нашем деле не самый сведущий.
— Религия больше не дело, и историю знать не нужно. Ты, Вадим Ожегов, просто будешь присутствовать на переговорах, и если тебе будет, что сказать, ты это скажешь. Да, твоя смелость тебе пригодится.
— И что они от нас хотят вообще?
— Всё потом. Заканчивай смену, скажи соседям, чтобы приглядели за квартирой, а вечером я пришлю за тобой машину. Ночью мы улетаем.
— Хорошо.
— Ладно, можешь идти, а я докурю и пойду догонять своих. Инспекцию космических цехов тоже никто не отменял.
— Да. Конечно.
Ожегов поднялся, отошёл к двери и уже положил руку на ручку, после чего обернулся.
— А если мы просто пошлём их к чёрту? Будет война?
— Войны не будет, но посылать к чёрту люди из политического не советуют. Тебе всё расскажут, можешь не переживать.
— Хорошо.
— До вечера. И Вадим, подробностей никому не рассказывай. Скажи, что важное дело и всё.
— Конечно.
Конечно, помимо того, что Вадиму был показан действительный статус предстоящего мероприятия, на участие в котором он согласился, члены совета наделали кучу шума. По его мнению можно было всё сделать и скромнее, но они, видимо, побоялись, что он откажет, как не побоялся отказать Плетнёву. Теперь же каждый, кто вообще хоть как-то общался с Ожеговым, тут же спешил спросить, что случилось. Вадим так и отвечал, как советовал ему Яблоков — дело очень важное, но говорить нельзя.
Хорошо ещё, что на мастер-участок все подряд не ходили, и Ожегов после возвращения и отшучивания от очередной волны вопросов мог окунуться в работу. Так незаметно и без происшествий наступил обед. Устроившись за столиком позади станка, Вадим принялся за еду. Потом его начало клонить в сон, и, раз уж делать всё равно было больше нечего, он позволил себе подремать, прислонив голову к стене и завернувшись в робу. Несмотря на жару, стоявшую снаружи, здесь, на мастер-участке, в состоянии бездействия да ещё с непривычки могло стать прохладно.
Из сна его вырвало осторожное обращение.
— Простите.
Голос был мягкий, женский и как будто немного знакомый. Открыв глаза, Вадим увидел вчерашнюю медсестру.
— Да? — он встряхнул головой и поднялся от стены.
— Я хотела бы с вами поговорить. Если можно, не здесь.
— Хорошо. Конечно.
Сопровождаемый взглядами и улыбками, Ожегов направился на выход. В коридоре навстречу сразу била волна тепла, которая после прохлады не казалась такой уж страшной.
— Кстати, как ваша рука? — осторожно спросила девушка.
— Как новенькая, — Ожегов повращал перед собой ладонью, которая ещё вчера была очень сильно разодрана, — технологии творят чудеса.
— Тому молодому человеку тоже очень повезло. Говорят, он быстро поправится.
— Это хорошо. Вы, кстати, так и не сказали, как вас зовут.
— Екатерина.
— Я Вадим. Очень приятно.
Они спустились вниз на один этаж, где располагался и медпункт, соседствовавший с остальными хозяйственными помещениями. Екатерина была единственной медсестрой, положенной по штату, поэтому и в помещении кроме неё никого не было.
Здесь была кушетка, стол, стулья, шкаф с непрозрачными дверцами и небольшой холодильник в дальнем углу.
— Так о чём вы хотели поговорить?
— Я хотела бы помолиться.
— Просто помолиться или о чём-то поговорить?
Вадим уверенно встал напротив неё и заглянул в её большие голубые глаза.
— Я не знаю. Как-то непривычно. Я и не знала, что вы…
— Мы не афишируем это. Вы знаете, как некоторые к нам относятся, хоть никаких привилегий у нас уже и нет.
— Да. Я понимаю. Присаживайтесь.
Она воспользовалась первой же возможностью, чтобы отвести от него взгляд, и прошла за свой стол. Поговорить она всё-таки хотела, но не решалась. Конечно, у каждого человека своя история, которая тревожит его, и которой он хотел бы поделиться, но всё равно это вызывает стеснение. Очень напрасно, учитывая, что по характеру своей деятельности, Вадим часто сталкивался с чем-то подобным. А уж если бы он рассказывал свою историю в подробностях, она затмила бы многие другие.
— Вы встревожены. Если уж вы решили открыться, то сделайте это. Вам сразу станет легче. И не бойтесь. Всё, что вы скажете, останется строго между нами, — он говорил мягко и легко улыбался, располагая к себе собеседника.
