Парадокс личности Башевиса-Зингера (хотя какой там парадокс — в этом смысле он действительно был обычным мужчиной!) заключался в том, что когда он писал эти письма, он искренне верил, что пишет чистую правду. На самом же деле, в то самое время, когда Зингер писал Руне о своей мечте приехать в Палестинку, его куда больше заботил вопрос о том, каким образом он сможет остаться в Америке.
* * *
В 1937 году истекли два года, в течение которых Зингер мог оставаться в США по туристической визе, и над ним нависла угроза депортации.
Ситуация в Европе тем временем не только не улучшилась, но и продолжала усугубляться. После аншлюса Австрии и пресловутого Мюнхенского договора ни у одного здравомыслящего человека уже не оставалось сомнений, что Гитлер на этом не остановится, а пойдет дальше, причем очень скоро жертвой его агрессии станет Польша.
Таким образом, возвращение в Польшу для обретающихся в США еврейских туристов было равносильно самоубийству, однако американские власти отнюдь не собирались потворствовать нелегальной еврейской эмиграции в свою страну.
Все это привело к тому, что в конце 30-х годов в Штатах появилось немало адвокатов, обещавших туристам-евреям добиться для них статуса беженца, вида на жительство или даже гражданства, бравших за свои услуги весьма приличные деньги, но при этом отнюдь не спешивших выполнять свои обязательства перед клиентами. Исаак Зингер обратился поначалу к одному такому адвокату с просьбой помочь ему остаться на законных основаниях в Америке, но месяц шел за месяцем, а тот вовсе не спешил заниматься его делом.
К тому же, как выяснилось, для получения какого-либо законного статуса в Америке нужна куча документов из Польши, которые Зингер и не подумал привезти с собой из Варшавы. В список требуемых документов входили свидетельство о рождении, справка о состоянии физического и психического здоровья на момент выезда из США и — самое главное — справка из польской полиции, что за все время проживания на территории Польши он не совершал никаких уголовных преступлений и не подвергался уголовному преследованию. Зингер написал письма нескольким своим друзьям в Варшаву с просьбой как можно скорее прислать ему все эти бумаги, но ответа на эти свои послания так и не получил. Впрочем, он и сам понимал, что мало кто захочет ради старой и уже начавшей забываться дружбы выдерживать сражение с антисемитски настроенной польской бюрократией; тратить на добывание этих справок часы, а то и дни, и потому не особенно и рассчитывал на то, что когда-нибудь нужные документы окажутся в его руках.
Но то, что не смогла сделать старая дружба, сделала старая любовь. Стефа Трейлер, она же Стефа-Лея Яновская, с которой судьба свела его в 1925 году и с которой он продолжал поддерживать отношения вплоть до отъезда из Польши, сумела выстоять во всех очередях, пройти через все нужные инстанции, чтобы добыть для любимого мужчины то, что он просил. Однако только наличие документов еще ничего не решало — польский турист Исаак Зингер уже получил по почте требование из МВД США немедленно покинуть страну.
В этой ситуации у него было три выхода.
Первый из них заключался в том, чтобы «залечь на дно», укрыться от глаз иммиграционной полиции и постараться прятаться от нее как можно дольше.
Это означало, что он будет вынужден найти себе какое-нибудь убежище, как можно реже выходить из него на улицу, трястись от страха при каждой встрече с полицейским и жить на иждивении брата и на скудные подарки от еврейских благотворительных организаций. Что ж, многие оказавшиеся в США евреи выбирали именно такой путь, моля Бога о том, чтобы Гитлер… как можно скорее напал на Польшу, так как ходили слухи, что в этом случае всем польским гражданам будет автоматически предоставляться статус беженца.
Второй выход состоял в женитьбе на женщине, уже обладающей американским гражданством — в этом случае он через три года становился бы полноценным гражданином Америки. Зингер знал, что предложи он Белле Дикарь такой брак, та никогда бы ему в этом не отказала бы. Но знал он также и то, что при этом не сможет быть ни хорошим мужем, ни хорошим отцом для ее сына, а значит, этот брак был изначально нечестным, и потому сама мысль о нем претила Зингеру. Претила настолько, что он сказал самому себе, что лучше отправиться в пасть Гитлеру, чем вступить в брак исключительно ради спасения своей жизни (хотя таких браков в Америке того времени заключалась немало). В какой-то момент внутренний голос начал нашептывать ему, что на самом деле он любит Беллу-«Ношу», а потому ничего предосудительного в таком браке нет, но Зингер тут же напомнил сам себе, что в глазах всех его американских знакомых это все равно будет брак ради гражданства; представил, как будут понимающе усмехаться, глядя на него, завсегдатаи литературных кафе, и окончательно отказался от этой идеи.
