«Изолгание бытия»
Россия не раз переживала потрясения, которые современникам виделись предзнаменованием гибели или перерождения всей человеческой цивилизации. Вскоре после Октябрьской революции философ Н. Бердяев напишет: «Личина подменяет личность. Повсюду маски и двойники. Изолгание бытия правит революцией. Все призрачно. Нигде нельзя нащупать твердого бытия, нигде нельзя увидеть ясного человеческого лика»[925]. В опричной революции 1565 года ярко проявилась страсть Грозного к скоморошеству и травестии. Как известно, православная церковь крайне отрицательно относилась к игрищам и представлениям скоморохов. В них виделись не только отзвуки язычества прежде всего осуждалась попытка человека изменить, отречься, пусть понарошку, пусть на время, от данного Богом облика. Лицо — не просто главный элемент внешности, это знак личности христианина, изменить лицо — значит стать другим человеком, изменить данному в Святом Крещении имени, отречься от своих грехов и добродетелей.
«Утрата целостного «я» есть утрата лица, его благодатной возможности стать ликом (как и положено было в промыслительной судьбе человека богоподобного существа). Лицо обращается в маску…»[926] И эти маски Иван беспрерывно меняет. Как замечает Д. С. Лихачев, в своих посланиях царь постоянно играет какую-либо роль: «Грозный предстает перед нами величественным монархом и бесправным подданным… безграничным монархом и униженным просителем… духовным наставником и грешным иноком.» При этом Д. С. Лихачев подчеркивает, что Грозный был искренен даже тогда, когда впадал в скомороший тон: «Это было актерство азарта, а не притворство из расчета»[927]. Это важное наблюдение, из которого выходит, что лицедейство Грозного — не прием, не уловка, а прямое проявление его натуры, в которой слиты игра и реальность.
Царь и великий государь Иван Васильевич примерял не только разные лики, но и имена. Он и Парфений Уродивый, автор канона Архангелу Михаилу, он же Иванец Васильев или Ивашка Московский. Так Грозный подписывал грамоты «царю» Симеону Бекбулатовичу — крещеному татарскому царевичу, которого Иван посадил на великое княжение осенью 1575 года. Власть новоявленного государя была номинальной, проявлялась она лишь в тех случаях, когда Иван мог полицедействовать. Например, Грозный подает Симеону челобитные, где униженно просит Симеона указать «как нам своих мелких людишок держати.». Симеон передвигался в царском поезде, в то время как Иван довольствовался простым возком.
Если опричнина, к тому времени отмененная, являлась пародией на удельное княжество, то царство Симеона Бекбулатовича — пародией уже на саму опричную систему. Грозный взял себе в удел Псковскую землю и переехал в опричный дворец на Арбате, а Симеон, став руководителем земщины, остался в Кремле. Вновь обособившись от России, Грозный переиначил на новый лад порядки, характерные для ордынского ига, когда власть русского удельного князя зависела от благорасположения золотоордынского хана. Наконец, поставление Симеона — демонстрация неограниченных возможностей царя, способного воздвигать из камней чад Авраамовых, из татарского царевича — правителя России. Не мудрено, что высокий полет фантазии Грозного не смог оценить сугубый материалист Платонов, который с раздражением заметил о воцарении Симеона, что «это была какая-то игра или причуда, смысл которой неясен, а политическое значение ничтожно»[928].
Спустя несколько месяцев «игра» в царя Симеона Бекбулатовича надоела Ивану. По наблюдению Д. С. Лихачева, «свою игру в смирение Грозный никогда не затягивал. Ему важен был реальный контраст с его реальным положением неограниченного властителя. Притворяясь скромным и униженным, он тем самым издевался над своей жертвой. Он любил неожиданный гнев, неожиданные внезапные казни и убийства»[929]. В сентябре 1568 года Иван позвал во дворец одного из виднейших представителей Думы Ивана Федорова, заставил его облачиться в царские одежды и сесть на государев трон. Затем начался спектакль — Иван преклонил перед боярином колени и заявил: «Ты имеешь то, чего искал, …вот ты ныне великий князь, радуйся теперь и наслаждайся владычеством.»
