Последние Рюриковичи и закат Московской Руси - страница 180
Наконец, как показало изучение монастырских книг и синодиков, ни царь, ни родственники казненных за редким исключением не делали вкладов за упокой их души, тем самым на том свете их души лишались заступничества и предстательства со стороны церкви[915]. Между тем церковное предание влагает в уста умерших следующие слова: «… зяща ми и безгласна и бездыханна, восплачите обо мне братии и други, сродницы и знаемии…» Православная церковь учит, что один вздох скорбящего и молящегося сердца, едва слышимый в жизни земной, как гром раздается в жизни небесной, где сила спасительных таинств ощущается полнее[916].
Примечательно, что, когда Курбский указывает царю на его грехи, Грозный напоминает тому агиографический рассказ о монахе, осудившем своего умершего собрата за пьянство и блуд. Во сне инок увидел себя на пороге райских врат и услышал голос Иисуса: «Не это ли антихрист, присваивающий себе мой суд?» Иван укоряет князя за отсутствие милосердия к падшим (!) и напоминает своему оппоненту, что «тем более пострадают те, которые совершают много нечестивых дел, и присваивают себе право на Божий суд…»[917].
Выходит, Грозный вполне осознает, что осуждающий заслуживает большего наказания, чем грешник, однако уверен в том, что на него этот закон не распространяется. «Я знаю, что истинный Бог наш Христос — противник гордых гонителей, — пишет Грозный. — Станем рассуждать, кто из нас горд: я ли, требующий повиновения от рабов, данных мне от Бога, или вы, отвергающие мое владычество, установленное Богом…»[918]
А. Л. Юрганов пришел к выводу, что Грозный счел себя одним из главных героев апокалипсических пророчеств и нашел оправдание всем своим действиям, в том числе и преступным, читая «Житие Андрея Юродивого»[919]. Последнее произведение — памятник византийской литературы, автором которого считается константинопольский монах Никифор (X в.). (Любопытно, что славянский перевод «Жития…» был опубликован в Великих Четьях Минеях митрополита Макария[920]). Главный персонаж произведения христианский подвижник и аскет Андрей (V в.) рассказывает ученику о кончине мира. По его словам, во дни «последнего царя» не будет больше не притесняющих, ни притесняемых, потому что он с помощью страха заставит сынов человеческих быть благоразумными, а преступников из знати смирит и предаст смерти[921].
Грозый убежден в том, что сам Бог вверил в его власть рабов, коих он волен казнить и миловать. Поэтому беглец Курбский не только изменил царю, а «против Бога восстал», поставил себя вне христианства, а значит, после смерти по нему не должны совершаться заупокойные службы[922]. Как видно, Иван не боится выносить самые страшные приговоры и заклятья, и тем самым уподобляться антихристу.
Но противники Ивана рассматривали его не как «последнего царя», а как самого Антихриста. Чтобы обосновать такой вывод, Андрей Курбский проследил генезис царя-Антихриста, начиная от его предков, сообщая «как посеял дьявол скверные навыки в добром роде русских князей». Князь рассказывает историю развода и пострижения Саломонии Сабуровой, женитьбы Василия III на Елене Глинской, чему пытался воспрепятствовать добродетельный Вассиан Патрикеев, сравниваемый автором с Иоанном Крестителем. «Так зачат был наш теперешний Иван, и через попрание закона и похоть родилась жестокость…» — резюмирует Курбский[923].
Писателю было хорошо знакомо эсхатологическое учение о приходе в мир Антихриста. Курбский переводил труды Иоанна Дамаскина, много размышлявшего о конце мира. Дамаскин учил, что «…не сам диавол сделается человеком, подобно тому, как вочеловечился Господь, — да не будет! Но родится человек от блудодеяния и примет на себя все действования сатаны; ибо Бог, предвидя будущее развращение его воли, допустит диаволу поселиться в нем»[924]. Предположение византийского богослова о том, что Антихрист «родится убо от блуда», стало отправной точкой «Истории князя Московского», сочиненной Курбским. Для Курбского Русь оставалась единственной страной, сохранившей истинную христианскую веру, «изрушившуюся» в остальном мире, и поэтому ее гибель представлялась писателю катастрофой вселенского масштаба, а разрушительные деяния Грозного приобретали эсхатологический смысл.
