– Лучше оставайся пока здесь. Не разбредутся за это время твои монахи. А и разбредутся, не велика беда.
Король прибыл в Компендий в начале весны, такой же дождливой и угрюмой, как зима, и как нельзя более соответствующей состоянию тяжелого, гнетущего страха, в котором пребывало большинство местных обитателей. Если человек ради мести откадался от надежд на императорскую корону и прекратил войну, к которой была так привержена его душа, где скрыться нам, сирым? – думали они.
…Впервые он позвращался из похода не победителем, и впервые – по крайней мере с тех пор, как он покончил с прежним разбойным существованием, его не встречали толпы народа. Напротив, люди разбегались с его пути. Замечал ли он это? Неизвестно. И так же прятались и жались к стенам придворные и слуги в Компендии. И никто не осмелился взглянуть в лицо королю.
Единственным, кто во дворе замка решился выйти ему навстречу, был Авель. Все почему-то ждали, что он падет королю в ноги. Но он просто подошел к королю, когда тот спешился, и склонил голову. Эд бросил поводья и кратко спросил:
– Где?
Авель прекрасно осознал, о чем речь, и ответил:
– У святого Вааста.
Эд повернулся и, не говоря ни слова, направился в замок. Авель поплелся за ним. Он был здесь, пожалуй, единственным, кто смутно понимал, что произошло с Эдом. Человек, переживший страшные, почти непереносимые телесные страдания, поневоле составляет некоторое представление о страданиях души. Не умея выразить, что есть безнадежность или немое отчаяние, Авель инстинктивно чувствовал их присутствие, как дикарь или животное.
По пути к королю и монаху присоединился Альберик. Но, когда все трое вошли в королевские покои, последний отошел в сторону. Он догадывался, что будет лучше, если обо всем случившемся королю расскажет Авель.
Эд сел в кресло и так же молча уставился Авелю в лицо. И, под прицелом этого невыносимо тяжелого взгляда, приор начал свой рассказ. Изъясняться длинно он не умел, а потому говорил путано, сбивчиво и неоднократно повторяясь. Но Эд не перебивал его, хотя наверняка все, что он слышал, было ему уже известно. Завершил Авель свое повествование рассказом о смерти Фулька.
– Он умер грязной и позорной смертью. Так покарал его Бог.
– Бог? – произнес Эд лишенным всяческого выражения голосом. – Бог отнял у меня все. Даже месть.
Холод, прозвучавший в этих словах, поразил Авеля даже больше, чем их смысл, противный любому верующему христианину. До него внезапно дошло, что имел в виду Альберик, сказав, что если бы Эд оплакивал умерших, все было бы гораздо лучше.
Прочий же люд, узнав от тех, кто сопровождал Эда в похоже, что тот не проронил ни слезы по жене и сыну, подивился его бесчувственности. И невольно вспоминали, как горько, от всей души, плакал по ним граф Парижский. Поистине, у Эда было каменное сердце.
На следующий день Эд приказал Авелю разузнать, где похоронена старая колдунья по прозванию Заячья Губа. Это еще больше напугало приора. Уж не решился ли король прибегнуть к чародейству и некромантии? До него доходили туманные слухи, будто названная ведьма умела вызывать души умерших. Но – здесь он снова ничего не мог понять – может ли вызвать мертвых мертвая колдунья?
Нарушить волю короля Авель, однако, не решился. И это стоило ему немалых трудов. За минувшие годы в замке сменилось много слуг, и большинство из них никогда не слыхало о госпоже Лалиевре. Наконец, выяснилось, что, поскольку старуха погибла, спасая жизнь королю, ей не рискнули вовсе отказать в погребении, однако похоронили ее в неосвященной земле, вне стен компьенского кладбища, вблизи проезжей дороги.
Эд направился туда один, запретив Авелю следовать за собой (чем еще больше укрепил подозреия доброго приора). На том месте, которое ему описали, он нашел почти сравнявшийс с землей бугорок. Мельком подумалось, что с равным успехом это может быть еще чья-нибудь могила, из тех, кому не нашлось места на кладбище – разбойника, скомороха, язычника или самоубийцы. Отцепенца, такого же, как его мать.
Он опустился на землю, подперев голову руками. Могила перед ним поросла прошлогодним бурьяном, сквозь который уже пробивалась чахлая зелень нынешней весны. Он сидел и смотрел на могилу, которую впервые пришел навестить. За все эти годы он почти забыл ту, что дала ему жизнь, и, сколько хватало сил, оберегала ее, а если и вспоминал, то без доброты. Но сейчас он хотел бы поговрить с ней, завершить тот давний разговор, прерванный ее смертью. Тогда они так и остались чужими друг другу, душа его была не с ней, и даже ее самопожертвование не смогло разрушить стену непонимания.
