– Скажи мне, как было… там? – спросил приор.
Альберик тоже понял, что Авеля интересует вовсе не ход боевых действий. Он ответил не сразу:
– Плохо, брат. Когда мы узнали… долго боялись ему говорить. С неделю или больше. Сам знаешь… – Альберик неопределенно повел рукой. Но Авель действительно знал. – Потом вызвался Коннал-ирландец. Понадеялся, что монаха он, может быть, и не убьет. – Опять последовало долгое молчание. Авель не сводил с Альберика напряженного взгляда. Тот не выдержал и взорвался. – Ты ждешь от меня подробностей? Так не буду я говорить об этом! Не хочу, и все!
– А Коннал? – тихо спросил Авель, хорошо знавший отчаянного ирландца.
– Что Коннал? Нету Коннала.
– Он все же убил его…
– Нет, Коннал позже погиб, при отступлении. Нам еще много пришлось биться. Потому что едва ли не в тот же щень к владетелю Сполето подошло свежее подкрепление из Леополиса, есть такая крепость возле Рима, и нам оставалось только драться! Господи всемилостивый, что был за бой! Они пытались взять нас в клещи, эти лангобарды, называющие себя римлянами… Помнишь осаду Парижа? Теперь мы сами оказались на месте данов. Разница была в том, что мы все же разорвали эти клещи, и, хотя Сполето и не пал, не было перевеса ни на той, ни на другой стороне. Но король приказал отступать. Он сохранил армию – это все. А на обратном пути нам в спину ударили люди графа Прованского. Вот тогда-то Коннал и погиб. Я тебе чествно скажу – он сам на это нарывался. Может, он решил, что лучше умереть от меча, чем… – он облизнул пересохшие губы, – …от проклятия.
Поскольку Авель сохранял молчание, Альберик снова вскинулся.
– Ну, что ты хочешь от меня узнать? Полетят ли головы в Компендии? Будут ли казни? А я знаю?
– Он так их оплакивает?
Лицо Альберика дернулось.
– Оплакивает? Если бы он их оплакивал, все было бы не так уж плохо. Нет, брат, все гораздо хуже…
– «Нас некому защитить. Отошло благословение от Нейстрии, » – пробормотал Авель.
– Что?
– Так говорил один безумец. Я велел его запереть.
– Это ты правильно сделал. Только сумасшедших пророков нам сейчас и не хватает. Каждый делает, что может. И я делаю, что могу. А что толку? Все здесь перетрусили, суетятся, доносят друг на друга… Вот уже шепчутся, что и Фортунат был отравлен. А ты как полагаешь?
– Нет.
– Я тоже думаю, что нет. Много ли такому ветхому старцу было надо? А находятся и такие, что обвиняют няньку – а у нее, бедняги, у самой руки отнялись, или вот Альбоина, благо тот защитить себя уже не может, или его оруженосца – зарезал, мол, своего господина за плату, ничего будто тот ему не приказывал. Я-то Гонвальду верю. Он человек верный и поступил по клятве. Правда, я для вида велел схватить его и отвезти в дальнюю крепость, но в дороге тайно распорядился отпустить. Если наказывать за верность, то что со всеми нами будет? Нет, ни Альбоин, ни Вульфгунда, ни Гонвальд, ни Феликс – его тоже обвиняют – здесь ни при чем. Дело ясное. Гунтрамн по подсказке Фулька подкупил эту девку Ригунту. У родителей своих она не объявлялась, стало быть, либо прячется в каком-нибудь монастыре – я их еще перетряхну, будь верен, либо ее тоже прикоичили, чтоб не болтала. Гунтрам, конечно, поначалу от всего отрекался, но как стали с него шкуру по кусочкам снимать, признался во всем – и в государственной измене, и в убийстве… а заодно и в лжесвидетельстве, разврате и связях с дьяволом… но это уж по твоей части, не по моей. Теперь вся забота, чтоб он у меня до казни не подох.
Авель слушал, кивая. Он был совершенно согласен с тем, что говорил Альберик – верных слуг нужно миловать, а врагов короля и убийц – уничтожать без жалости и снисхождения. Но дальнейшие утверждения Альберика были для него темны.
– Что же до будущего… Ну, я не Альбоин, на меч не брошусь… Я мог бы сказать: «Если бы моя жена была здесь, этого бы не случилось». Или: «Если бы король не затеял поход в Италию, этого бы не случилось». Но это случилось, Авель, а я гаданием не занимаюсь. Что есть, то есть, и с этим надо жить. Только захочет ли король с этим согласиться, я не знаю.
– Если я тебе буду нужен, – произнес ничего не понявший Авель, – ты посылай за мной.
