Фортунат сполз с постели и, опираясь на посох, заковылял к двери. Но не успел дойти. Дверь распахнулась, и ворвался Эммерам. Глаза у него были налиты кровью, по лицу струился пот, на губах, казалось, вот-вот выступит пена.
– Дьявол! – закричал он. – Дьявол в замке! Он проник сюда и убил и! Они мертвы! Мертва надежда, мертво спасение, мертво благословение наше!
– Что? Что ты бредишь? – Фортунат, выронив посох, вцепился в ворот его рясы.
– Королева и принц в одночасье скончались. Слышишь – люди мечутся, как в дни Вавилона, потому что их некому более защитить!
– Ты… сошел с ума! Не верю тебе!
– Говорю тебе, они мертвы! И мать, и сын! Это дьявол, больше некому, дьявол убил их…
– Пусти меня… к ним… – с неожиданной силой Фортунат оттолкнул Эммерама. Но на этом силы его иссякли. Он сделал несколько шагов, схватился за сердце и стал оседать. Эммерам едва успел подхватить его.
То, в чем заверяла Азарика своего духовного отца, сбылось. Он и в самом деле пережил ее.
Но едва ли на час.
Обещанная предсмертная исповедь так и не была принята.
Набат едва доносился до ушей Ригунты сквозь шум дождя. Разбрызгивая грязь, она скакала вверх по Компьенской дороге к лесу. Колокол означал: свершилось. Она убежала бы в любом случае, но теперь она знала – ей удалось сделать то, что она должна. Какое счастье, что ворота замка были открыты, а стража привыкла к ее частым отлучкам! Но набат означал также, что над ней самой также нависла смертельная угроза. Если смерть королевы… то есть ведьмы – уже обнаружилась, начнутся розыски. И, если к тому времени, когда ее найдут, она не будет под защитой Роберта… Ригунту передернуло от страха, и она едва удержалась в седле, а потом ударила в бока лошади пятками.
– Быстрей! Быстрей! – закричала она.
На ее груди под одеждой болтался на цепочке пустой ковчежец. Она не мудрствовала, когда сегодня представилась возможность – королева… то есть ведьмы, и принц… то есть отродье, и Вульфгунда были на крыльце, и она, хорошо зная переходы замка, быстро пробежалась по ним, опростав содержимое ковчежца наполовину в воду купальни, наполовину в кувшин на полке. Никто из стражи ни в чем не заподозрил ее – дворцовым прислужницам и положено бегать туда-сюда. Может быть, они и после бы не заподозрили ее… но она просто умерла бы от страха. Поэтому она сразу бросилась прочь. А главное – теперь она завоевала право быть со своим любимым. Он укроет ее, спасет и защитит от всякого зла, ибо он сам недоступен никакому злу. Он так прекрасен, чист и благороден… На мгновение гордость вытеснила из сердца Ригунты страх. Кто еще из женщин способен ради любви на такой подвиг!
Дорога поворачивала, а ей надо было подниматься вверх, по скользкой глинистой тропинке. Лошадь неожиданно забаловала. Ригунта соскользнула с седла, схватила кобылу за поводья и с силой потянула за собой. Медлить было нельзя. Лошадь зафыркала, но пошла следом. Мокрая трава хлестала по ногам Ригунты, дождь попадал за шиворот. Наконец, одолев крутой подъем, она ступила на опушку леса. И тотчас из темной тени деревьев по направлению к ней шагнул человек. Он ждал ее! Он пришел!
– Любимый! – Ригунта выпустила поводья и бросилась к нему. Но тут же остановилась. Хотя голову человека скрывал капюшон плаща, Ригунта заметила, что ростом он ниже Роберта и шире его в плечах.
– Ксавье? – недоуменно спросила она. – А где твой госпо… Она не договорила.
Жизнь стала хаосом, и Альбоин существовал, повинуясь законам этого хаоса, точнее, отсутствию в нем законов. Смерть – обычное дело, и даже королей она не минует. Но Альбоин растерялся. Он не знал, что делать. Потому что за все эти годы он отвык принимать решения. Формально управляя замком, он лишь следовал за мыслью королевы. И не только он один. Воля королевы была звеном, скрепляющим жизнь в этом замке и его окрестностях, и сейчас это звено было вырвано. И все это чувствовали. И женщины, голосящие в переходах, раздирая лицо ногтями и лохматя волосы. И толпы нищих и крестьян, собирающихся к стен замка и часами под дождем выжидающие – чего?
Если все и не развалилось окончательно, то лишь потому, что существовали привычки, вколоченные в здешних обитателей долгой муштрой. Солдаты не разбежались. Как-то само собой отправили гонца к Эду. И Альбоин старался не думать о том, что случится по прибытии гонца. Но не мог. Не мог он и не вспоминать о событиях достославного 888 года, и о том, что пережил тогда. Но здесь не могло быть никакого сравнения. Ни преданностью, ни обязательствами он не был связан с Аолой, и мог сохранять свободную волю. Но за эти годы он, как и большинство высших должностных лиц в Компендии, стал «человеком королевы». И со смертью королевы становился никем.
