– Успокойся, женщина, – сказал колченогий довольно доброжелательно. – Во-первых, тебя сюда не пустят. Во-вторых, твоего племянника сейчас все равно нет в монастыре…
– Куда вы его подевали? – Деделла заметалась на месте, как собака, потерявшая след, но готовая снова ринуться в бег.
Фридеберт внимательно посмотрел на нее, но теперь выражение его глаз было уже совершенно иным.
– Да… похоже, ты действительно была далеко. Хорошо. Тебя сюда не впустят, зато мне можно выходить – я не монах. Пошли отсюда, посидим, потолкуем.
– Ах вот оно что у тебя на уме! – взвился привратник. – «Посидим, потолкуем…» Думаешь, если у приора в приятелях, можно под монастырскими стенами непотребство творить? Ах ты. рожа наглая, недаром тебя Фарисеем прозывают!
– Фарисеем называть меня никому, кроме приора, не дозволено. – Колченогий говорил без всякой злобы, но с полной уверенностью в том, что собирается предпринять. – Так что вернусь – держись от меня подальше. Иначе зашибу костылем.
Они обошли монастырскую стену там, где она граничила с городской чертой. Дальше тропа уводила вниз, к подножию холма. Но Фарисей-Фридеберт спускаться не стал – очевидно, хромота давала себя знать. Он уселся на травянистом пригорке и сделал движение, приглашающее Деделлу сесть рядом.
– Как твое имя, женщина из Эттингов?
– Деделла.
После такого вступления она ожидала, что он расскажет ей что-нибудь о Винифриде, однако он неожиданно спросил:
– Скажи мне, Деделла, у тебя действительно нет глаза – или это так, чтобы милостыню просить?
– Я тебя убью! – заорала она, не выдержав насмешки.
Он ухмыльнулся.
– Не возражаю. Давненько меня не собирались убивать красивые женщины, хотя бы и одноглазые.
Она усилием воли пыталась подавить в себе гнев. Но безуспешно.
– Тебя мало убить. Я прошла сто дорог, надеясь увидеть племянника, а ты привел меня сюда, чтобы покуражиться над моим увечьем!
Он покачал головой, и она разобрала, что на самом деле усмешка у него грустная.
– Я не куражусь. Наоборот. Мы, увечные, должны помогать друг другу.
– Тогда куда вы девали Винифрида?
– Он во дворце.
– В каком дворце? Где?
– Здесь, в Лаоне, в королевском дворце.
– Что ему там делать?
– Да откуда ты свалилась, женщина? Ты что, не видела, что делается в Лаоне?
– Я не смотрела по сторонам. Я спешила сюда.
– Но что у нас коронация, ты хотя бы знаешь? Знаешь. А Винифрид крестник королевы. Кроме того, там приор Горнульф – опекун Винифрида. И к тому же принц Ги обещал Винифриду, что тот на церемонии будет держать корону перед епископом. Ну, и я думаю, после коронации он не сразу к нам вернется…
Короны, дворцы, принцы, епископы – все это было чересчур для бедной головы Деделлы. В ней что-то словно со звоном лопнуло, и долго сдерживаемые слезы хлынули ручьем. Она плакала так истово, что, казалось, все ее существо сейчас изойдет слезами.
Фарисей несколько растерялся. Ему давно уже не приходилось видеть столь отчаянных рыданий. Главное, он не мог понять, отчего женщина плачет: от горя или от радости.
Он осторожно положил руку ей на плечо. Она дернулась, но руки с плеча не сбросила.
– Знаешь что, – сказал он, – расскажи-ка ты мне все с самого начала…
Роберт не уехал сразу после коронации. И не только потому, что это подало бы повод к пересудам. Но ему не хотелось уезжать, не прояснив для себя… чего? Он и сам не знал. Кроме того, ему хотелось взглянуть вблизи на ту, которую называл когда-то «лучшим другом». Возможно, после этого он смог бы лучше понять, что ему делать. В соборе, где она представлялась лишь сияющей тенью, он ее не разглядел. Он думал, что это легко будет сделать на праздничной охоте, устроенной по случаю коронации. Но оказалось, что королева не любит охоту и никогда в ней не участвует. Об этом рассказали Роберту в Лаоне, восхваляя скромный образ жизни нынешней королевы, столь не похожей на ославившую свое имя Рикарду, которая, вдобавок ко всему прочему, была страстной охотницей. Она не случайно отошла тогда в тень, понял Роберт. Она все время держится в тени. Желает, чтобы люди забыли об ее преступном прошлом.
И они забыли.
И еще… Он представлял, что Эд сам может вызвать его к себе. «Брат, забудем прошлое и вспомним, что мы одна плоть и кровь…» Что ему стоит – теперь-то? И тогда… может быть, все изменится. Нет, про себя он твердо знал, что этого не будет, но сладко и упоительно было думать, что еще ничего не решено, что все еще может повернуться по-другому.
