Все эти годы он ни разу не видел Эда. Странно – от Парижа до Компендия не более одного конного перехода, а словно в другом государстве живешь. Эд то ли забыл о нем, то ли слишком презирал, чтобы заботиться об его существовании. Но Роберт внимательно следил за всеми известиями из Лаона и Компендия. Наконец дело подошло к тому, чего уже многие ожидали. Эд не оставил своих имперских амбиций, они только выросли за последние годы, и теперь он готовился к большому походу в Италию, чтобы вступить в открытую борьбу с Гвидо Сполетским. Однако перед этим он задумал нечто беспримерное – решил помазать на царство своего сына Ги (по странному совпадению, наследник Эда носил то же имя, что и его главный соперник), едва достигшего пяти лет, и потребовал от своих вассалов принести Ги клятву верности, дабы в случае его, Эда, гибели, никто не смел притязать на права наследника. Каждый, кто отказался дать такую клятву, таким образом, открыто оказывался врагом короля. Это был новый вызов, и кто знает, что последует дальше?
Но теперь нельзя уже было просто отсиживаться в Париже и выжидать. Роберт не мог отказаться от вассальной клятвы – это означало бы признание явной вражды, новую гражданскую войну… Нет, время еще не настало. Но поедет в Лаон на коронацию. Пусть Эд нарушает все и всяческие пределы, пусть коронует сына, пусть назначает правительницей свою ведьму-жену (об этом тоже поговаривали). Пусть. В конечном счете – в этом Роберт был уверен – он одержит победу. Время работает на него. Ибо за все эти годы, проведенные в тени, Роберт понял: пусть он не герой и не мученик, он – нечто большее их.
Он – счастливец, человек удачи.
Мудрец, которого Роберт никогда не читал, мудрец, носивший корону, сказал некогда: «И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их».
– Ни один здравомыслящий человек в эти бредни о происхождении от Карла Великого не поверит. Но многие прикидываются, что верят, потому что боятся… или потому что это выгодно… или им хочется в это поверить!
Рикарда молча перебирала четки. Фульк расхаживал по камере. Деделла в углу пряла шерсть. Это был урок, который наложила на нее настоятельница – чтобы не сидела без дела. Как ни странно, ей действительно почти нечего было делать. Рикарда, некогда доводившая до изнеможения целый штат служанок и придворных дам, теперь стала до крайности нетребовательной хозяйкой.
– А может, и вы в это верите, благочестивейшая? Вам приятнее быть побежденной имперской принцессой, а не девкой без роду, без племени, осужденной за колдовство? Впрочем, я забыл, вы ведь и сами развлекались с запретными знаниями, однако ж, безуспешно. Удивляюсь, как это вы вовремя не нашли с ней общего языка? Теперь бы эта так называемая Теодерада оказала бы вам покровительство, приняв при своем дворе!
Молчание.
Фульк все еще не мог отказаться от посещений бывшей императрицы, хотя бы изредка. Он уже понимал, что никакой практической пользы из них не извлечет. Но они стали для него чем-то вроде наркотика. И когда ему удавалось пробить ее броню и заставить корчиться от боли, это доставляло ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Однако это происходило все реже и реже. С каждым годом Рикарда становилась все безразличнее к мирским делам. Монахини восхваляли ее безукоризненную жизнь, и даже настоятельница при встречах с ней прекратила поджимать губы. Дойдет до того, думал Фульк, что эту рыжую шлюху объявят святой.
– Да, при дворе. Сейчас ведь там начнутся празднества – охоты, пиры, турниры. Мой человек в Лаоне обо всем мне доносит… Другие будут веселиться, пока вы гниете здесь!
Он усмехнулся про себя, представив возможное прибытие Рикарды ко двору. Она сильно раздалась, несмотря на то, что много постилась – сказывались отсутствие треволнений и малая подвижность. И, наверное, совсем поседела. Хотя волосы она теперь полностью забирает под вдовье покрывало, которое ее совсем не украшает.
– Почему вы не отвечаете?
