– От кого ты узнал все это?
– От самой Юдифи, от кого же еще? Она не смирилась со своим заточением и была в гневе на неблагодарного сына своего Карла, и захотела отнять у него право первородства, подобно тому, как Ревекка отняла его у Исава. У нее были перстень и печать Каролингов – император сам передал их ей, ибо, по правде говоря, мало занимался делами государства, и никто не посмел отобрать их у нее, так как она не была отрешена от императорской короны. Но этого мало – после смерти Людовика она выкрала его меч Аквилант. Ты слышал, наверное, – у Карла Великого было три меча, и все они перешли разным наследникам. Людовику достался Аквилант, и он чрезвычайно дорожил им, считая символом своей власти, хотя вовсе не был воинствен… Когда Карл Великий отправлял послов в Иерусалим, те, по возвращении, среди прочих реликвий, принесли ему камень из стены Иерусалимского храма. Этот камень и был вправлен в рукоять Аквиланта – так рассказала мне императрица. Она спрятала его и укрыла.
– Где?
– Этого я так и не узнал… Потому что императрица, предвидя свою скорую смерть, не желала умереть не отомщенной. Убедившись, что я не предам ее, она стала требовать, чтобы я отыскал ее сына, рассказал ему тайну его рождения и передал свидетельства вего. Тогда бы она открыла мне, где спрятан королевский меч, чтобы Гвидо, войдя в возраст, мог поднять его и потребовать себе корону Нейстрии.
– И ты согласился.
– Я отказался. Я уже давно принес монашеские обеты, боялся покидать стены обители… боялся мирской жизни… Я просто испугался. И тогда Юдифь, не лишив меня, впрочем, совсем своей дружбы, отыскала себе другого помощника и мстителя.
– Твоего ученика. Одвина.
– Тебе и это известно? От него?
– Нет. Одвин тоже умер.
– Да… Этот юноша обладал умом, жадным до знаний, и блестящими способностями… и, к сожалению, это не привело его к добру. Было нечто, о чем он не мог говорить спокойно – справедливость, о, нет, я не Господню справедливость имею в виду, он хотел справедливости на земле. Вероятно, то, что сотворили с Юдифью и ее сыном, представлялось ему несправедливым. Я не знаю, о чем говорили они, но только после смерти Юдифи Одвин стал вести еще более безумные речи. Он говорил, что единственно достоин короны тот, кто провел свое детство среди бедных и незнатных, чтобы, взойдя на престол, воздать им милость – истинно справедливым королем… Царем Правды.
– А потом Одвин бежал, а тебя сослали.
– Истинно так. И с тех пор в моей жизни не случалось ничего, о чем стоило бы говорить больше времени, чем льется вода из разбитого кувшина. И мне оставалось только перебирать воспоминания, как зерна четок. И вот приходишь ты, неизвестно откуда, неизвестно кто, и ради радости вновь перебрать их, чернец нарушает самую страшную тайну из доверенных ему. Тайну исповеди, которую служитель христианской церкви не должен выдавать даже под угрозой собственной смерти, – ведь ты так подумал?
Ничего такого Эд не подумал. Но ему не понравилась то ли усмешка, то ли улыбка на губах слепца.
– Но ты уже никому не можешь повредить. Умерла не только Юдифь – мертвы и король Карл, и принцесса Аделаида, и Гвидо, и Одвин.
– Не в этом дело. – Теперь это была явно усмешка, печальная и горькая. – Не было никакой тайны исповеди. Детей своих Юдифь предназначала в правители христианских стран, и потому они были крещены и воспитывались в христианской вере. Сама же Юдифь сохраняла приверженность иудейской вере, и потому праведные таинства, обряды и учения нашей церкви были для нее ничто. Так она и умерла – не покаявшись, не исповедавшись и не причастившись. Ибо она не смирилась, и, побежденная в схватке с миром, не признала за ним этой победы. И никого не простила.
– Вот, значит, какова она была?
– Такова и более – коварна, хитра, вероломна, горда и злопамятна. И все это теперь – как прах, и денно и нощно десятки лет я молюсь за нее. И радуюсь, что ослеп после того, как увидел ее, но не раньше. Ибо она была прекрасна, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами. Кто эта, восходящая от пустыни, как бы столбы дыма, окуривая миррою и фимиамом…
