Теперь она следила за ходом его рассужений. Ради памяти Генриха Суассонского Эд применил к его вдове далеко не самое суровое наказание, хотя все указывало на ее участие в заговоре и покушении на жизнь короля – ведь она была родной сестрой Аолы Трисской. Ее не ждали ни костер, ни даже монастырская келья. Но во владениях покойного мужа ей было показываться запрещено, равно как и пользоваться доходами с них. Герцогом Суассонским стал старший сын покойного, тоже Генрих, которому было всего десять лет, а столь важный в военном, торговом и политическом отношении город, как Суассон (одно время он даже был столицей Западно-Франкского косударства) требовал суровой охраны и умелого хозяйствования.
– Ты хочешь назначчить Альберика наместником в Суассоне?
– А ты?
– Какое это имеет значение?
– Имеет. Ты – королева.
Она не сразу ответила. Приказ графа Парижского Озрику-Оборотню не давать ему советов на людях отпечатался в сознании королевы, как резцом на каменной плите, и она по прошествии стольких лет все еще следовала ему. Но здесь – другое дело… они наедине, а советовать без посторонних он и тогда ей не только не запрещал, напротив – требовал. Правда, она долгое время и на это не решалась.
– Пожалуй, это будет наилучший выбор.
– Да. Удивляюсь, как жто мне самому в голову не пришло. Слишком занят был другим.
Она не поняла, что он имел в виду.
К счастью.
Фортунат был несколько удивлен – и, скорее, обрадован, когда король передал, что хочет встретиться с ним в его молельне. Честно говоря, старик скучал, как-то разом лишившись общества всех своих духовных детей. Эд все время, свободное от воинских походов и дел управления, проводил с женой – оно и понятно. Азарика полностью погрузилась в свои женские заботы. Некоторое отдохновение каноник находил в обществе простеца Авеля, но с тех пор, как в Компендии было объявлено о беременности королевы, брат Горнульф перестал появляться во дворце. Очевидно, боялся попасться на глаза королеве, полагая, как и большинство окружающих, что женщинам в тягости нельзя видеть перед собой уродов, пусть даже и облеченных монашеским саном.
Хотя Фортунат явился в молельню сразу после службы, Эд оказался там раньше него – и немудрено, при такой разнице лет! Каноника несколько озадачило следующее: раньше Эд ни в монастырской келье, ни здесь, и дворцовой молельне ни до чего не дотрагивался. Книжный и церковный обиход были ему одинаково чужды. Теперь же, в ожидании духовника, Эд снял с высокого пюпитра второй том Хроники, который Фортунат начал в прошлом году и не видел более необходимости прятать, перо и чернильницу, а на освободившемся месте разложил какие-то предметы.
– Это что, новая разновидность исповеди?
– Возможно, исповедь и будет. Но прежде всего – это просьба о совете. Взгляни, – Эд указал на пюпитр.
Фортунат обвел взглядом странное собрание и, насколько позволял возраст, устремился к свитку, выдвинутому из футляра. Ни рукоять, ни печать, ни перстень, ни грамота, казалось, не привлекли его внимания. А чего еще ожидать? Если бы не мрачное настроение, Эд бы усмехнулся. Красотка первым делом схватилась бы за украшения, воин – за оружие, а ученый грамотей – за книгу.
Фортунат долго вглядывался с свиток, щурясь и шевеля губами. Когда он поднял голову, его седые брови почти сошлись на переносице.
– Я думал, что после событий прошлого года утратил способность к изумлению. Напрасно, как выяснилось. Откуда у тебя Тора?
– Что такое «Тора»? – спросил Эд.
Вопрос остался без ответа. Фортунат тяжело вздохнул и опустился в кресло.
– Я чувствую, сын мой, что ты хочешь сказать мне нечто… и в то же время запрещаешь себе говорить. Неужели… это еще хуже, чем в прошлый раз?
Теперь не ответил уже Эд. Фортунат снова вздохнул и обратился к королю, как говаривал какому-нибудь монастырскому крестьянину, явившемуся в его келью со своими нуждами и окончательно запутавшемуся.
– Пожалуй, тебе лучше начать с самого начала…
История и в самом деле была пострашнее той, что Фортунату пришлось выслушать в прошлом годе, однако теперь он был уже в некотором роде подготовлен, и сердце его выдержало. Хотя он был глубоко удручен.
