Пушкина. Какие глупости! Рана неопасна... Он будет жить. Но надобно дать еще опию, чтобы прекратить страдания... И тотчас, тотчас вся семья на Полотняный завод... Почему они не кончают укладку... "Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага..." Приятно... приятно... в молчании... Забыла, все забыла... Пушкин, вели, чтоб меня впустили к тебе.
Жуковский. Наталья Николаевна.
Данзас (в дверь столовой). Владимир Иванович... Доктор Даль...
Даль входит.
Помогите нам.
Даль. Наталья Николаевна, вам здесь нечего делать... (Берет склянку с фортепьяно, капает в рюмку лекарство.) Пожалуйте, выпейте.
Пушкина отталкивает рюмку.
Так делать не годится. Вам станет легче.
Пушкина. Они не слушают меня, Я хочу говорить с вами.
Даль. Говорите.
Пушкина. Он страдает?
Даль. Нет, он более не страдает.
Пушкина. Не смейте меня пугать. Это низко... Вы доктор. Извольте помогать. Но вы не доктор, вы сказочник, вы пишете сказки... А мне не надобны сказки. Спасайте человека. (Данзасу.) А вы сами повезли его...
Даль. Уйдемте отсюда, я помогу вам.
Горничная девушка берет под руку Пушкину.
Пушкина. "Приятно дерзкой эпиграммой..." Все забыла... Александрине я не верю.
Даль и горничная девушка уводят Пушкину.
Данзас. Что она мне говорит?
Жуковский. Константин Карлович, как можно обращать внимание! Женщина, скорбная главой... Ведь ее заклюют теперь, заклюют...
Данзас. Но он не уехал бы от меня. Поверьте, я вызвал бы его. Но он не велел. И как вызовешь, когда завтра меня запрут.
Жуковский. Что вы говорите! Умножить горе хотите! Все кончено, Константин Карлович.
Из-за закрытых дверей очень глухо донесся тихий складный хор. Данзас уходит через дверь в столовую и закрывает ее за собой. Из внутренних
комнат выходит Гончарова, подходит к окну.
Гончарова. А он этого не видит.
Жуковский. Нет, он видит, Александра Николаевна.
Гончарова. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше. Оденусь сейчас и выйду на улицу. Мне тяжело, я не могу здесь больше оставаться.
Жуковский. Не поддавайтесь этому голосу, это темный голос, Александра Николаевна. Разве можно ее бросить? Ее надо жалеть, ее люди загрызут теперь.
Гончарова. Да что вы меня мучаете?
Жуковский. Я вам не велю, идите, идите туда:
Гончарова уходит.
(Прислушивается к хору.) Что ты наделал... Да, земля и пепел... (Садится, вынимает записную книжечку, берет перо с фортепьяно, записывает что-то.) ...Не сиял острый ум... (Сочиняет, бормочет.) В этот миг предстояло как будто виденье... и спросить мне хотелось, что видишь...
Тихо входит Дубельт.
Дубельт. Здравствуйте, Василий Андреевич.
Жуковский. Здравствуйте, генерал.
Дубельт. Вы собираетесь запечатать кабинет?
Жуковский. Да.
Дубельт. Я попрошу вас повременить, я войду в кабинет, а потом мы приложим и печать корпуса жандармов.
Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно на меня возложить опечатание и разбор бумаг... Я не понимаю. Я должен разбирать бумаги один... Помилуйте, зачем же другая печать?
Дубельт. А разве вам неприятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса жандармов станет рядом с вашей печатью?
Жуковский. Помилуйте, но...
Дубельт. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу Бенкендорфу.
Жуковский. Как? Но там же письма частных лиц. Помилуйте, ведь меня могут назвать доносчиком. Вы посягаете на единственно ценное, что имею, - на доброе имя мое. Я доложу государю императору.
Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может действовать вопреки повелению государя императора? Вы полагаете, что вас осмелятся назвать доносчиком? Ах, Василий Андреевич... Неужели вы думаете, что правительство может принять такую меру с целью вредить кому-нибудь? Не для вреда это предпринимается, Василий Андреевич. Не будем терять времени.
Жуковский. Повинуюсь.
Дубельт с канделябром входит в кабинет, потом возвращается, предлагает
сургуч Жуковскому. Жуковский прикладывает печать.
С улицы донесся звон стекла и шум.
Дубельт (тихо). Эй.
Портьера внутренних дверей отодвигается, и появляется Битков.
Ты кто таков, любезный?
Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
