Бросает взгляд вниз, присматривается. Оказывается, под каждым деревом, кустом — фашистская техника. Направляет свой истребитель ввысь, подальше от дышащего смертью леса. Однако один из снарядов все же настиг самолет и врезался в мотор. Огонь, дым, пар окутали капитана, обжигая лицо. «Ну что, получил наглядное донесение о результатах вылета!» — с досадой подумал он, нащупывая ладонью выбитую рукоять управления.
В тот момент Петр не испытал никакого испуга. Досада и злость буквально раздирали его: «На кой черт, — подумалось тогда, — фотографировать останки фашиста!»
Верный «як», напрягая последние силы поврежденного мотора, взбирался все выше и выше. Точно разумное существо, будто понимал, что их спасение только в высоте.
Вскоре дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар, к счастью, погас. Остатки горячей воды и пара быстро вытянуло через открытую кабину. Пришлось лететь с открытым фонарем. Петр снова видит землю и небо. Берет курс на восток, на солнце: там свои, а внизу противник. «Дотяну ли до линии фронта?»
Вся надежда только на мотор. Но вот он, не выдержав адского напряжения, стал давать перебои, словно захлебываясь сухим металлическим кашлем. Желая облегчить его работу, Воронин уменьшает обороты. Тряска ослабла, по появился какой-то скрежет, запахло едкой гарью и бензином. Петр понял, что вот-вот остановится винт. В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты. Сейчас Воронин его не видит: масло, выбиваемое из выхлопных патрубков, залило очки. Чуть было не сбросил их, но вовремя спохватился: ни в коем случае их снимать нельзя, от горячего масла, бьющего потоком брызг в глаза, можно ослепнуть. Перчаткой протирает стекла. Снова взгляд на высотомер. Стрелка показывает тысячу сто метров. Можно спланировать километров десять — двенадцать, а до передовой еще километров сорок.
В кабину набралось так много горелого масла, что трудно дышать. Нестерпимо душно, жарко. Петр высовывает голову из кабины. Но тут же приходится отпрянуть назад: по лицу хлестнули горячие газы, выбрасываемые из патрубков.
От липкой масляной жары становится невмоготу. Горячие пары масла проникли в рот, нос, жгут легкие. Они окончательно зашторили очки.
Наконец-то в кабине просветлело. Масло больше не слепит. Петр снимает очки. Солнце ударило в глаза. Только сейчас заметил: рядом, крыло в крыло, надежно прикрыв его, летит Хохлов. Вверху — Лазарев и Коваленко. Охрана падежная. Как приятно в тяжелую минуту видеть друзей рядом!
— Долго ли до передовой? — спрашивает Воронин Хохлова.
Иван ободряюще улыбается:
— Дотянешь. Наверняка дотопаешь, командир!
Его слова придали уверенность. Однако мотор начал заметно терять мощность. Машина уменьшила скорость: двигатель не может работать без масла и воды. Хотя бы протянуть еще две-три минуты! Не увеличить ли газ? Нельзя: в подобных случаях не рекомендуется менять режим работы двигателя. Он и так еле тянет. Все же в надежде на случай Петр решается прибавить обороты. Сейчас даже один метр пути может решить — увидит он товарищей или распрощается с ними навсегда…
Сектор газа — вперед! Мотор набирает силу. Чудо! Самолет комэска снова идет вверх. Не один десяток метров пути отвоеван у смерти. Это ли не удача!
Но торжество было коротким. В моторе что-то затрещало, зашипело. Обороты резко упали. Тяги почти никакой. Хотя сектор газа дан полностью вперед, Воронин инстинктивно продолжает давить рукой на него. Мотор, задыхаясь, угрожающе трещит и чихает. Он весь раскалился и выплевывает языки пламени из выхлопных патрубков. Опасаясь неосторожным движением окончательно заглушить мотор, отдавший все, на что был способен, Петр убирает руку с сектора газа. И вдруг случилось то, чего больше всего опасался: мотор заглох.
Тишина, жутковатая тишина навалилась на уши. Теперь оставалось только ожидание, беспомощное, гнетущее и жалкое. Наступил момент, когда ты уже не хозяин машины. Он поневоле вспомнил изречение: «Когда ничего не можешь сделать, постарайся хоть не волноваться». В ожидании нельзя не волноваться, к тому же не думать об опасности. Возможно, это посадка в расположении противника, а пока он имеет только одну возможность — приземлиться, чтобы потом постоять за себя.
