Я же считала, что она так долго жила с мистером Берковицем, что с трудом теперь вспоминает свою девичью фамилию. После ухода Майрона она отчаянно искала свой образ. Что ужасного в том, что она считала себя поэтом?
Я положила себе на тарелку ломтик баклажана, на котором остались следы от гриля, «как тюремная решетка», — подумала я. Я не смогла взять его в рот. Я не понимала, что со мной происходит.
— Я положила очень немного масла, — ободряюще сказала Стефани. — Нерафинированного оливкового масла.
— Я думаю, ты немного эгоцентрична, — бросила Маделейн Стефани. — Это обычно для таких людей, как ты. Дело не в еде. Рози просто не в состоянии есть. Кто-нибудь из вас читал «Женщины, раса и класс» Анжелы Девис? — она ждала, что мы признаемся, что не читали.
— Я читала, — ответила Касс, — Какое это имеет отношение к тому, что Рози не может есть овощи, приготовленные Стефани?
— Ты бы должна была понять, — парировала Маделейн.
— Обычно я понимаю.
— Прошу вас, — прерывая их, сказала я спокойно.
— О, Рози, — откликнулась Касс. — Извини нас за нашу бестактность.
Стефани бросила такой взгляд, будто ей давно следовало быть в своей оранжерее и разбрасывать компост.
Маделейн покачала головой, скорбя обо всем человечестве.
— Если я напомню, кем он был, это утешит тебя? — спросила она меня.
— Он был отцом моих детей, Маделейн, которые, к счастью, сейчас рядом.
— Они уже не дети! — бросила она в ответ.
Бен уставился в тарелку. Алекс поднял керамическую вазу с картофельным салатом, взвешивая ее в своих ладонях, как бы раздумывая, не запустить ли ее в Маделейн. Она заметила его движение и быстро добавила:
— Надеюсь, никто не подумал, будто я хотела сказать, что его убили за то, каким он был?
— Есть какие-нибудь новости по расследованию? — спросила Стефани. Казалось, она едва сдерживала себя, чтобы не применить к Маделейн какой-нибудь из приемов каратэ.
— А кто, по их мнению, это сделал? — спросила Маделейн. — Его любовница? Я покачала головой.
— Нет.
— А кто?
— У них есть подозрение, — мягко сказала я.
— Они упорствуют в этом, Рози? — Стефани казалась взволнованной.
— И очень.
— Алекс, передай, пожалуйста, картофельный салат своему брату, — сказала Стефани.
— Упорствуют в чем? — переспросила Маделейн.
— Они считают, что это сделала я, — вынуждена была сказать я.
— Это — безумие, — вставил Бен, нацепив на вилку красный жареный перец.
— Что бы ты ни сделала, ни одна женщина в мире не посмеет осудить тебя, — скорбно сказала Маделейн. — Он изменял тебе. Помнишь ту поэму, которую я написала сразу после его ухода — после того издевательского приема по случаю вашего юбилея. «Серебряная свадьба И ночь любви Любви и золотого смеха До самого глубокого рассвета, Когда холодный муж С иронией…».
— Миссис Берковиц, — произнес Алекс своим бархатным баритоном.
Она возмутилась, что ее прервали.
— Что?
— Заткнитесь!
Я замерла. Маделейн замерла. Замерли все. Затем Маделейн вскочила, и так, что ее стул с грохотом опрокинулся на пол. Она стояла, уперев руки в бедра. Одна секунда, две, три. Она в упор смотрела на Алекса. Он также смотрел на нее. Она первая отвела взгляд и посмотрела на меня. Я молчала. Маделейн выскочила вон.
Стефани, своим мягким успокаивающим голосом, поменяв тему разговора, спросила, разрешила ли полиция пользоваться кухней. Когда я ответила утвердительно, она поспешила убрать посуду со стола; Я заметила, что Алекс не сводил с нее взгляда всякий раз, как она появлялась с новой партией тарелок. Дело было не только в прекрасном лице Стефани — он, похоже, желал выяснить, что скрыто за плотно облегающим голубым свитером и мешковатыми слаксами из твида. Он предложил помочь ей, но она отказалась. Он уставился в ее огромные ясные глаза. Поймав на секунду его взгляд, Стефани пристально на него посмотрела. Затем, возбужденная и внезапно покрасневшая, отступила на безопасную кухню. Бен, конечно, даже не обратил на нее внимания. Он держал под столом за руку «Подозрительную».
— Я видела на улице мужчин, — тихо сказала Касс. — В серой машине в конце аллеи. И двоих перед домом.
— Именно сейчас? Когда вы входили?
