Убрав руки от лица, Анабель на секунду распахнула глаза, посмотрела на него – зеленое травянистое поле на серое полотно в медную искорку – и ответила на поцелуй с таким жаром, какого Томас не смел и ожидать.
Через пару часов гроза закончилась, и им пришлось ослабить объятия. Липкие от пота, хотя так и не разожгли огня, они лежали на скомканных куртках. Анабель дремала. Томас поглаживал кончиками пальцев линию ее талии, мягко переходившую в бедра. Он потянулся поцеловать нежную кожу у ее пупка, когда Анабель проснулась и посмотрела на него.
– А что будет дальше? – хриплым от слез и стонов голосом спросила она.
– Я не умею красочно рассказывать, поэтому лучше покажу. – Томас навалился на нее, но, встретив строгий взгляд, остановился.
– Я серьезно. Это для меня не очередная интрижка во время вылазки. Я взрослая женщина, мне тридцать два года, Томас. Я уже не гожусь в боевые подруги. Тебе бы надо найти себе молодую Крылатую, наиграться с ней. А потом жениться на девушке без крыльев. Поэтому я спрашиваю тебя: что будет дальше?
Томас тряхнул косматой головой и снова лег рядом с Анабель, продолжая ласкать ее, чуть касаясь ладонью кожи.
– А дальше, о моя суровая воительница, мы повторим прошлый раз, добавив несколько тактических изменений. – Он почувствовал, как при этих словах напряглось ее тело. – А после мы оденемся и полетим в Город. Найдем старика и попросим у него разрешения жить в одном доме. Чур у тебя, у меня жуткая берлога, даже охотник бы там не…
Не дослушав его, Анабель уже целовала этого глупого, смешного мальчика.
Мальчика, который дважды спас ее. От охотника и от нее самой.
Когда они все-таки собрались улетать из пещеры, отряхнувшись от каменной крошки, то еще немного постояли на самом краю уступа, будто решаясь сделать шаг в новую жизнь.
– Посчитаем до пяти? – улыбнулась Анабель и залилась звонким счастливым смехом…
…Спустя двадцать лет Томас стоял на краю того же уступа, наблюдая, как дождь плавит камни. А за спиной у него молодая Крылатая чуть слышно вела отсчет.
– Раз. Два. Три. Четыре, – шептала Алиса, силясь унять дрожь.
– Пять, – выдохнул Томас вместе с ней.
Песок скрипел на зубах, забивался в каждую складку одежды, засыпал приоткрытый рюкзак, царапал кожу и превращал волосы в нераспутываемый колтун. Алиса старалась не думать, что на самом деле это был вовсе не песок. Прах. Вот что не давало вдохнуть и выдохнуть без першения в воспаленном горле. Разносимые ветром частицы сгоревшего мира – все, что осталось от животных и людей, трав, цветов и Деревьев.
С той памятной для нее грозы миновало уже с полдюжины дней, Вестники летели дальше, почти не разговаривая, перебрасываясь короткими фразами, скорее чтобы прочистить горло, чем из желания поделиться мыслями. Иногда Алисе казалось, что обычной жизни до этого путешествия над мертвой пустыней просто не было. Что все свои дни и годы она провела в напряженном полете, боясь потерять из виду спину Вожака. А он летел и летел не оглядываясь, словно его крепкое тело не знало усталости.
Внизу проплывала песчаная пустошь. Изредка ее пересекали следы падальщиков – огромных и неуклюжих тварей, покрытых мелкой чешуей, что рыскали по пустыне в поисках добычи. Временами Алиса замечала ночных лисиц, которые парами выскакивали из своих глубоких нор, когда солнце скрывалось за раскаленным горизонтом. Ловкие, с пушистым мехом, эти зверьки кружились, сплетались длинными хвостами, будто танцевали только им известный танец. В Братстве говорили, что так лисы провожают еще один прошедший день. День, не убивший их маленькие поселения в недрах песчаных скал.
Чем питаются пушистые зверьки в новом мире, как они выжили и приспособились к новым, суровым условиям, никто не знал. Слишком много пробелов оставил Огонь в сознании человека. Все, что не способствовало выживанию, утратило важность. Мир заканчивался на границах Города, будто Огонь сжег его не только вокруг, но и внутри каждого выжившего. Но пока люди выращивали грибницы, учили последних Крылатых, строили жалкие халупы в тени скал, лисички выбегали из своих укрытий, чтобы проводить безжалостное солнце за черту горизонта. Алиса смотрела с высоты своего полета на их узкие спинки, задранные к небу мордочки, и ей отчего-то казалось, что в этих зверьках сохранилось больше души, чем во всем Городе.
