— Евгения Максимовна, — одернул меня священник, — пообещайте, что не будете его пытать в мое отсутствие.
— Ладно, обещаю, — нехотя отозвалась я, глядя в пол.
— Не верьте ей! Она все врет, это сам дьявол в женском обличии, — заверещал Иван, предчувствуя недоброе.
— Оставь свои сатанинские речи, — строго велел ему отец Василий, останавливаясь в дверях трапезной, — посиди, подумай над тем, что ты совершил, и, может быть, на тебя снизойдет раскаяние. — Сказав, батюшка вышел и захлопнул дверь.
Я медленно подняла глаза на бандита. Стараясь подавить дрожь в теле, Иван напомнил:
— Ты… ты обещала не пытать.
— Я и не буду, возьму да просто убью тебя, — призналась я и, отодрав от мотка полоску скотча, залепила рот бандиту, после чего заткнула ему пальцами нос. — Я хочу знать, кто ты такой на самом деле, имеются ли у тебя сообщники и где украденная икона? — спокойно произнесла я.
Отец Василий и настоятель вернулись через полчаса. Я за это время несильно продвинулась в дознании. Иван упорно молчал, видно, на что-то надеялся. Перед самым приходом священников, когда уже в коридоре за дверью звучали их шаги, я отлепила с лица бандита скотч вместе с остатками небритости, и он встретил вошедших глазами, полными слез, рыдая в голос.
— Что с ним? — нахмурился отец Афанасий.
— Наверное, снизошло раскаяние, — предположила я.
— Она меня страшно мучила, — давясь слезами, проговорил Иван. — Сдайте меня лучше в милицию.
— Я бы не назвала это мучениями, — ответила я на грозные взгляды священников. — Посмотрите на него, он жив, здоров и без повреждений. Лицо чисто проэпилировано скотчем. Знаете, что бы с ним сделали в милиции? Вы просто газет не читаете.
Осуждающе покачав головой, настоятель произнес:
— Мы не сдадим его в милицию.
Иван не поверил своим ушам. Расширенными, словно плошки, глазами он посмотрел на отца Афанасия, а тот неспешно продолжал:
— Эта заблудшая душа нуждается в покаянии и прощении. Мы должны помочь ему.
— Да ему, мне кажется, уже поздно помогать, — проворчала я.
— Никогда не поздно спасти человеческую душу, — горячо возразил настоятель. — Апостол Павел был ярым гонителем христианства, пытал и умертвил в страшных муках сотни верующих, а потом прозрел, покаялся и стал верным христианином.
— Да, вам позволь, вы бы и Гитлера к покаянию привели, — хихикнул Иван, но, сообразив, что его занесло, напустил на себя вид раскаявшегося и сказал: — Вообще-то, вы правы, отец Афанасий. Я вот, знаете, прямо сейчас почувствовал тяжесть своих грехов. Мне надо очиститься.
— Мы поможем тебе, — заверил настоятель. — Сейчас сядем и спокойно побеседуем. Милицию мы не вызывали. С Дмитрием все в порядке. Игорь повез его в больницу, там скажут, что произошел несчастный случай. Тебе нечего бояться здесь, в стенах храма Божьего.
— Раз уж вы собираетесь беседовать, может, сделать это за чаем? — предложила я.
— Хорошая идея, Евгения Максимовна, вы начинаете исправляться, — сообщил мне отец Василий. — Побольше человеколюбия и сострадания.
Заглянувшая в комнату повариха сказала, что у нее чай как раз заварился.
— Позвольте, я за вами поухаживаю, — предложила я и отняла у поварихи чайник.
— Ивана надо бы развязать, — заметил отец Афанасий.
— Сейчас налью чай и развяжу, — пообещала я, наполняя кружки.
Иван с тревогой наблюдал за моими действиями. Когда я с чайником стала приближаться к нему, он закричал:
— Нет! Не подпускайте ее ко мне. Она хочет обварить меня кипятком! Помогите!
— Полно, Иван, ведешь себя как дитя, — буркнул настоятель и отвернулся к отцу Василию, рассказывая, как у них дома в деревне был ведерный самовар и отец настоятеля за один присест выпивал его.
Покосившись на них, я поставила кружку перед Иваном и не спеша стала наливать кипяток. Иван покрылся крупными каплями пота.
— Я ведь могу и промахнуться, — шепнула я ему тихо на ухо, — рука дернется или кружка случайно опрокинется. Скажи лучше, что я хочу, или будет больно.
— Евгения Максимовна, прекратите его пугать, нам здесь все слышно, это ни к чему, — поругал меня настоятель.
Я поставила чайник на стол, долила в кружку заварки и спросила Ивана:
