Матрос неторопливо слез с брички, переложил бельгийский наган в карман шинели и остановился напротив Учителя.
Прошло не менее пяти минут, прежде чем в освещенном коридоре показался расхристанный субъект, которого уважительно поддерживал под локоток швейцар. Ошалело всматриваясь в затуманенную сытным паром темноту улицы, господин качнулся вбок и, с трудом удерживая равновесие, промычал:
— Г-где эти люди? Я никого не вижу.
— Вы Баугис? — выступил вперед Учитель.
— Он самый. А вы кто будете?
— Пойдете с нами. — Учитель оттеснил швейцара и легонько подтолкнул Баугиса в спину.
— Н-но позвольте, милостивый государь! Я н-ничего не понимаю…
— Именем военного губернатора. — Матрос рванул его к себе, стиснул запястья и потащил за угол.
— Убирайтесь! — Учитель втолкнул швейцара назад, ногой отбросил в сторону стул и захлопнул тяжелую дверь. Задрожало зеркальное стекло, жалобно вздохнули пружины медных противовесов. Оркестр продолжал наяривать плясовые, и только шарманщик сгинул неизвестно куда.
Проводив Матроса взглядом, Учитель взобрался на сиденье и сделал знак трогать. Бричка развернулась и заворотила за угол.
Там, в конце узкой улочки, возле белой стены, замерли на миг две неподвижные тени. Потом они зашевелились.
Матрос отпустил Баугиса и, сделав шаг назад, выстрелил.
— Получай за все, шкура!
Расхристанная тень на известковой стене дернулась и стала медленно оседать.
Вскочив на подножку, Матрос плюхнулся рядом с Учителем.
— Гони теперь в волость, — отрывисто бросил Люцифер.
— Сколько загубленных душ успокоится в небесах, — перекрестился Бобыль.
— Может, исповедаться хочешь? Грехи замолить? — прикрикнул на него Люцифер.
— Нет, — подхлестнул коней Бобыль. — Я не могу верить в бога, коли шпионов он тоже создал по своему образу и подобию. Но в мертвых, которые не находят покоя, я верю.
— Не находят и нам не дают, — задумчиво вымолвил Учитель. — Завтра перекочуем в Ауце и попробуем освободить арестованных.
— Сделай сперва одно, а потом уже о другом думай, — поучительным тоном произнес Люцифер.
— Ты это про волость? — спросил Матрос. — Считай, что она у нас в кармане.
— Со старшиной не будет много возни, — подтвердил Бобыль.
Попетляв по улочкам, выехали на большак — и прочь из городка. Опять полынный ветер в лицо, тревожная сырость лугов и звезды, срывающиеся с небес. Мелькают выбеленные известкой стволы по сторонам, конские хвосты впереди мотаются. Падает на дорогу горячий навоз.
— Тебе нравится запах полыни? — Учитель неожиданно тронул Люцифера за колено.
— Только в полынной настойке.
— Жаль. А я-то думал, что ты тоже из племени бродяг… Знаете, братцы, когда я был мальцом, мне повстречалась старуха цыганка. Она застала меня в поле, где я рвал и нюхал листья полыни. «Бедный ребенок! — пожалела она. — Ты любишь полынь. Быть тебе вечным странником. Хочешь, пойдем со мной?» Я, конечно, с ревом бросился к мамке, но старуха как в воду глядела. Ни кола у меня, ни двора. Шатаюсь по миру… «Цепкий плющ и шиповник — передо мной, тихо вошел я в дом чужой. Мне открыло жилье пустоту и мглу, а в углу — поседевшее детство мое».
— Удивительное дело, Учитель, талант! Вроде обычные слова, а за сердце хватают. Я часто слышал Райниса. Говорит он плохо, медленно. Когда выступает, имею в виду. Зато как его стихи на людей действуют! Куда там всяким брошюркам да прокламациям! Сотней газетных статей не добиться того, что сделает один стих. Он тебя изнутри поднимает, будоражит всего, словно загубленные души, о которых сказал Бобыль. Это все равно как… — Люцифер запнулся, не находя слов. — Совесть, что ли?..
— Это и есть совесть, — кивнул Учитель. — Лучшее из того, что заложено в человеке. Все революции мира имели политических глашатаев и вдохновителей, но еще не было у революции такого певца.
— Здорово сказано, — вступил в разговор Матрос. — Я и сам думал, что если с нами такие люди, как он, то мы правы.
— А так ты сомневался? — поддел Люцифер.
— Бывало, и сомневался. Что ж тут такого? Человеку трудно жить без сознания правоты.
— Как же тогда бароны обходятся? — насмешливо спросил Бобыль. — Немецкие пасторы? Шпики?
