— Сколько же всего-то? — спросил Люцифер.
— Доедем.
— Тебя-то как величают? — заинтересовался Плиекшан, случайно нащупав под соломой ружейный ствол.
— Лострейбер.[13] — Парень явно не был расположен к разговорам.
— Пусть будет так. — Плиекшан снял шляпу и, опершись на локоть, залюбовался безмятежным простором.
Ленивые облака застыли над волнистой каймой леса. Легкий ветерок переливался в серо-зеленой ржи. У самой дороги покосившийся дом с типичной для этих мест крышей «медвежий зад». Аист в гнезде. Неторопливое спокойствие. Минутная тихая нега.
Обогнув пастбище, где тучные черно-белые коровы пережевывали влажный от испарины клевер, повернули к лесу. Сверкнул между стволами залитый солнцем простор. Удивительно светлым казался песок на дороге, усыпанный сухими, ломкими иглами. Потрескивали раздавленные подковами шишки. Неутомимые корольки охотились за слепнями.
Люцифер скоро заснул, убаюканный мерным покачиванием и тихим скрипом осей. Задремал и возница.
Разворошив солому, Плиекшан обнажил добротно смазанный затвор короткой кавалерийской винтовки. «Не иначе драгуна разоружили», — подумал он.
Пошел смешанный лес. Сосны все чаще чередовались с черной ольхой. К стволам льнули колючие прутья малины. В разрывах крон полыхал оловянный свет. Запахло прелью, близкой стоячей водой. Наклонными прожекторными столбами пробивалось плывущее в зенит солнце.
В сыром сумраке сонно вились комары. Кричал дергач. Душно, парко становилось в лесу.
Незаметно густой, изнурительный сон сморил и Плиекшана. Очнулся он словно от внезапного перепуга, с колотящимся сердцем. Вытерев потное лицо платком, слепо уставился на петляющий меж холмов путь.
— Не угостите и меня бражкой? — попросил он возницу, который, вернувшись к прерванному занятию, осколком стекла наводил на кнутовище последний лоск.
Не поворачивая головы, тот молча указал на бочонок.
Тепловатая скабпутра шибанула в нос густым, бродильным духом, освежающей щавелевой оскоминой обожгла горло. Сон как рукой сняло, и к Плиекшану вернулось радостно-удивленное ощущение личной причастности к томительным запахам и гулким голосам леса.
Округлые холмы, поделенные то полосой ржи, то заплаткой картофельных или капустных грядок, мягко спускались к реке, потонувшей в ивняке и таволге. Одинокие хутора грустно смотрели на всю эту трогательную красу.
За грудой вывороченных с пашни, окатанных валунов открылся мосток, за которым дорога шла на подъем, теряясь где-то среди хмуро зеленеющих лесных далей. Справа от моста, на высоком обрывистом берегу, пугающе одиноко чернела печная труба. Только банька у самой воды уцелела от хутора.
— Конрад Медем постарался. — Возница хлестнул вожжами лошадь. — Оружие искали. Какая-то шкура в полицию донесла.
— И нашли?
— В картофельной яме… Четыре берданки взяли, бомбы и самодельные ножи.
— Откуда бомбы? — спросил, сразу проснувшись, Люцифер.
— Из города привезли, с завода.
— Славно. — Плиекшан не сводил глаз с груды головешек, подернутых голубоватой плесенью пепла. — Но все еще впереди. Хозяина взяли?
— Как же без этого? — отрывисто сплюнул на дорогу батрак. — Только прежде чем в город отправить, его ночь продержали у Медема в подвалах. Там он и помер к утру.
— Помер?
— Ага, головой об стену ударился, и конец. Потом хозяйка взяла ребятишек и в Митаву уехала к губернскому прокурору. До сих пор ни слуху ни духу.
— А дом? — показал Плиекшан на скорбный обелиск у обрыва и отвернулся.
— Сам собой загорелся. В грозу. Начальство так разъяснило.
— Веселые дела тут у вас творятся, — повернулся в другую сторону Люцифер, когда спаленный хутор скрылся за деревьями.
— Будто у вас все иначе? — покачал головой батрак. — Нынче везде так: и в Талсах, и в Гольдивтене, и в Тукуме. У баронов теперь своя конная армия, а замки в форты превращены, запасами на сто лет осады набиты.
— Они хорошо вооружены? — поинтересовался Плиекшан.
— До зубов. У Брюгена в замке целый арсенал. Он теперь германскими пулеметами все соседние уезды наводнил. На каждой рыцарской башне стоят. У охранников тоже все сплошь с иголочки: обмундирование, многозарядные револьверы, магазинки. Так и мотаются от имения к имению.
