Шакалы-зрители, как по команде, повернули морды к людям, которые ворвались на поляну. И Олегу показалось вдруг, что красные точки шакальих глаз смотрят на него с осуждением. Разве можно нападать всем вместе? Это же не по правилам.
Шакал, который всё норовил захватить зубами нож, вдруг повалился на бок: из основания длинной шеи торчала стрела. Оказывается, Томас успел выстрелить, пока Олег соображал, что к чему. А Дик, словно ждал этого, тут же повернулся к остальным шакалам и бросился на них с копьём. Рядом с ними уже были Сергеев и тётя Луиза с тесаком и головешкой. Прежде чем шакалы поняли, что произошло, двое из них валялись мёртвыми, тогда остальные помчались в чащу. Никто за ними не побежал. А Олег шагнул к Марьяне:
— С тобой ничего?
Марьяна плакала. Прижимала к груди шевелящийся мешок с грибами и горько плакала.
— Ну скажи, скажи! — испугался Олег.
— Меня перекати-поле изжалило, — плакала Марьяна. — Теперь я буду рябая.
— Жаль, что вы так быстро прибежали, — сказал Дик, вытирая кровь со щеки, — я только во вкус вошёл.
— Не говори глупостей, — одёрнула его тётя Луиза.
— Третий или четвёртый тебя бы одолел, — добавил Сергеев.
* * *
По дороге к посёлку Дика начало трясти, от шакальих зубов никому ещё хорошо не бывало.
Все сразу ушли в дом к Вайткусу, сам Вайткус болел, лежал, а его жена Эгли достала из аптечки — ящика в углу — примочки и настой против шакальего яда, потом промыла рану Дика и велела ему спать. Марьяне смазали лицо жиром. Дик ушёл. Через час-два лихорадка уляжется, а сейчас ему больно и плохо, он не хотел, чтобы другие это видели.
Эгли поставила на стол миску с сахаром, который вытапливают из корней осоки на болоте. Только они с Марьяной знали, как отличить сладкую осоку от обыкновенной. И ещё малыши, которые чутьём знают, какая трава сладкая, а какую нельзя трогать. Потом Эгли разлила по чашкам кипяток, и каждый сам черпал ложкой густой серый сахарный кисель. У Вайткусов просто. К Вайткусам все любят ходить.
— Ничего страшного? — спросил Томас у Эгли. — Дик сможет идти?
— На нём, как на кошке, сразу заживает.
— Ты всё-таки сомневаешься? — подал голос Сергеев.
— Я не сомневаюсь, — сказал Томас, — другого выхода нет. Ты предлагаешь ждать ещё три года? Мы вымрем от скудности.
— Мы не вымрем, — сказал с койки Вайткус. Борода и копна волос на голове скрывали всё лицо. Были видны только красный нос и светлые пятна глаз. — Мы окончательно одичаем.
— Одно и то же, — сказал Томас. — Попался бы мне Даниель Дефо. Жалкий враль.
Вайткус захохотал, словно закашлялся.
Олег уже слышал эти разговоры. Сейчас их вести — совсем уж пустое дело. Он хотел было пойти в сарай, где Старый с учениками снимал шкуры с убитых шакалов, поговорить со Старым. Просто поговорить. Но потом поглядел на миску с сахаром и решил съесть ещё немного. Дома они с матерью доели свою долю ещё на позапрошлой неделе. Он зачерпнул сахару так, чтобы ложка была неполной. Ведь он сюда не объедаться пришёл.
— Пей, Марьяшка, — сказала Эгли, — ты устала.
— Спасибо, — ответила Марьяна, — я грибы отмачивать положу, а то заснут.
Олег разглядывал Марьяну, будто впервые увидел, даже ложку забыл поднести ко рту. У Марьяны губы как будто нарисованы — чётко, чуть темнее к краям, удивительные губы, таких ни у кого больше нет во всём посёлке. Хотя она немножко похожа на Сергеева. Совсем немного. Наверное, тоже похожа на мать, только её матери Олег не помнил. А может быть, на своего деда. Удивительная вещь — генетика. Старый в теплице — яме за сараем, хозяйстве Марьяны — ставил для учеников опыты с горохом. Ну, правда, не с горохом, а со здешней чечевицей. Всё сходилось, только с коррективами. Иные наборы хромосом, разумеется, иные. У Марьяны треугольное лицо, скулы и лоб широкие, а подбородок острый, так что глазам на лице места много, и они заняли всё свободное место. И очень длинная шея, сбоку розовый шрам, с детства. К нему Марьяна привыкла, а из-за перекати-поля переживает. Не всё ли равно, есть ли у человека точки на лице или нет? У всех есть. А вместо бус у Марьяны, как у всех в посёлке, верёвка с деревянной бутылочкой противоядия.