— Пустой разговор, — устало сказала мать. — Водички согреть?
— Согрей, — ответил Старый. — Побалуемся кипятком. Нам грозит забывание. Уже сейчас носителей хотя бы крох человеческой мудрости, знаний становится всё меньше. Одни гибнут, умирают, другие слишком поглощены борьбой за выживание… И вот появляется новое поколение, вы с Марьяной ещё переходный этап. Вы как бы звено, соединяющее нас с нашим будущим. Каким оно будет, ты представляешь себе?
— Мы не боимся леса. Мы знаем грибы и деревья, мы можем охотиться в степи…
— Я боюсь будущего, в котором господствует новый тип человека — Дик-охотник. Он для меня символ отступления, символ поражения человека в борьбе с природой.
— Ричард — хороший мальчик, — отозвалась мать из кухни. — Ему нелегко приходилось одному.
— Я не о характере, — сказал Старый. — Я о социальном явлении. Когда ты, Ирина, научишься абстрагироваться от мелочей?
— Буду я абстрагироваться или нет, но, если бы той зимой Дик не убил медведя, мы бы все перемёрли с голоду, — сказала мать.
— Дик уже ощущает себя аборигеном этих мест. Он бросил ходить ко мне пять лет назад. Я не уверен, помнит ли он азбуку.
— Зачем? — спросила мать. — Книг всё равно нету. И письма писать некуда. И некому.
— Дик много песен знает, — сказал Олег. — И сам сочиняет. — Олегу стало немного стыдно, что ему приятно ощущать недоброжелательство старика к Дику, и потому он решил Дика защитить.
— Не в песнях дело. Песня — заря цивилизации. А для малышей Дик — кумир. Дик — охотник! А для вас, бабы, он пример. «Посмотри на Дика. Вот хороший мальчик!» А для девочек он рыцарь. Ты не обращала внимания, какими глазами на него глядит Марьяшка?
— Пускай глядит. Замуж выйдет. Для посёлка хорошо.
— Мама! — не выдержал Олег.
— А что?
Мать, как всегда, ничего не замечала вокруг, жила в каком-то своём мире, пережёвывала древности.
— И тебя радует мир диков? — Старик был зол. Он даже грохнул кулаком по столу. — Мир благополучных быстроногих дикарей?
— А что ты предлагаешь взамен?
— Вот его. — Старик положил тяжёлую ладонь на затылок Олегу. — Мир Олега — это мой мир, это твой мир, от которого ты пытаешься отмахнуться. Хотя тебе-то никакого другого не дано.
— Ты не прав, Боря. — Мать пошла на кухню, сняла с огня миску с кипятком и принесла в комнату. — Сахар кончился.
— У меня тоже, — ответил старик. — Сейчас корни худые, несладкие. Эгли говорит, что придётся месяц потерпеть. Поедим с хлебом. Ты же интеллигентная женщина и должна понимать, что мы обречены на вырождение, если на смену нам придут дики-охотники.
— Не согласна я с тобой, Боря, — сказала мать. — Нам бы выжить. Я сейчас не о себе конкретно говорю, а о посёлке. О детишках. Когда я гляжу на Дика или на Марьянку, у меня появляется надежда. Ты их называешь дикими, а я думаю, что они смогли приспособиться. И если они сейчас погибнут, мы все погибнем. Слишком велик риск.
— А я, значит, не приспособился? — спросил Олег.
— Ты меньше других приспособился.
— Ты просто боишься за меня, — ответил Олег. — И не хочешь, чтобы я шёл в горы. А я из арбалета стреляю лучше Дика.
— Я боюсь за тебя, конечно, боюсь. Ты у меня один. Ты всё, что у меня осталось. А ты с каждым днём всё больше от меня отрываешься, уходишь куда-то, чужим становишься.
Старик мерно шагал по комнате, так бывало, когда он недоволен учениками, если они ленятся. Нагнулся, поднял с табуретки глобус. Он его сделал из гриба-гиганта, который вырос той зимой у сарая. Они тогда с Олегом вместе тёрли краски, цветную глину, которую Марьяна и Лиз отыскивали у ручья, ту самую, из которой теперь делают мыло. Её высушили, получилось два цвета — белый и серый. А сам гриб был сиреневым. И Старый по памяти нарисовал все материки и океаны Земли. Глобус получился бледным, а за два года ещё больше побледнел и стёрся, стал как круглое яблоко.
— Атлант, — сказала мать.
Олег увидел на столе маленькое пятнышко розовой плесени. Это не жёлтая, это ядовитая плесень. Он осторожно стёр пятнышко рукавом. Глупо, когда родная мать предпочитает тебе другого. В общем, это предательство. Самое настоящее предательство.
