– И надо всеми нами нависло одно подозрение, – с усмешкой подхватил Андерсон. Он повернулся к ротмистру Петрашеву и сказал, кивнув на Бенца: – Когда мы уходили, ваша сестра спросила, не собираемся ли мы его ограбить!
– Да, – подтвердил Петрашев, – было у нас такое намерение. Но я освободил ее от обязанности докучать нам. Так что мы сможем осуществить наш заговор. Ха-ха-ха!.. Конечно, никто не заставляет нас играть в покер. Мы можем и напиться.
Сквозь раскатистый, звучный смех он проговорил, что может порадовать гостей токайским.
– Токайским? – переспросил Гиршфогель, живо заинтересовавшись.
– Токайским!.. Клаудиус заказал вино одному из чиновников посольства, который уезжал в отпуск. Мы были удостоены чести получить целый ящик. Вернее, сестра была удостоена…
– Но ей одной столько не выпить, – сказал Гиршфогель.
– Даже вдвоем, – с наигранным оживлением заметил ротмистр. – Извините! – обратился он к Бенцу. – Речь идет о женихе моей сестры.
– И о его друзьях, – добавил Андерсон. – Разумеется, доставка токайского не единственное его занятие. Но если есть на свете человек, который внушает уважение, даже когда пьет токайское, то это…
Андерсон, миг поколебавшись и взглянув на ротмистра Петрашева, быстро отчеканил:
– Капитан фон Гарцфельд, жених фрейлейн Петрашевой!
Лицо ротмистра Петрашева снова приобрело натянутое и сосредоточенное выражение.
– Именно так, – продолжал Андерсон. – Я ничуть не преувеличиваю. Позавчера я сам слышал, как он выудил у одного цербера из военного министерства кое-что о настроениях в ставке после отвода части нашей пресловутой тяжелой артиллерии. Черт возьми, до сих пор не могу поверить своим ушам!.. Мы собрались в узком кругу. Отменное токайское и виртуозные комплименты Клаудиуса развязали язык одному знающему, но на редкость молчаливому болгарскому полковнику. В тот момент я особенно остро осознал обидное для меня превосходство моего соперника по службе. До конца обеда я переживал собственное ничтожество. Всего лишь днем раньше я напрасно тратил свое жалкое красноречие, надеясь хоть что-нибудь выведать у хитрого старикана…
– И вам не удалось? – удивился Гиршфогель.
– Нет. Зато Клаудиус блестяще справился с делом. Уже на другой день в посольстве получили копию его доклада, который подействовал как холодный душ. Вы знаете, никто не предполагал, что болгары так разозлятся из-за отвода какой-то пары наших пушек.
Ротмистр Петрашев собрался было возразить.
Бенц опасался, что разговор утонет в пересудах военно-политического характера. Но в этот миг Гиршфогель с болезненной гримасой вдруг съежился, как от озноба.
– Вас лихорадит? – спросил Андерсон, положив ему руку на плечо.
Гиршфогель молча кивнул. Он стал бледным как мертвец. Его мрачные, глубоко сидящие глаза сверкали нездоровым блеском, он еле удерживал выражение вежливого внимания. Было видно, что его одолевает гнетущее предчувствие очередного приступа. Ротмистр Петрашев проворно вскочил с места.
– Я вызову по телефону машину, – сказал он. – Так будет лучше. Гиршфогеля отвезут к нам, а мы посидим тут, пока у него не пройдет приступ.
Изящно лавируя между столиками, ротмистр быстро пошел из зала.
– Вы не вылечитесь в этом городе, – сказал Бенц Гиршфогелю. – Здесь жарко и душно.
Гиршфогель опустил голову и ничего не ответил. Он либо не расслышал, либо не хотел отвечать.
– Это я вызвал его сюда, – виновато признался Андерсон. – Не сказал бы, что моя совесть спокойна. Пожалуй, и фрейлейн Петрашева испытывает то же. Но что касается ее, она ни перед кем ни в чем не виновата.
Гиршфогель вскинул голову, и Бенцу показалось, что упоминание о фрейлейн Петрашевой пришлось совсем некстати. Гиршфогель, однако, не выразил никакого удивления. Но то, что он сказал, поразило Бенца.
– Этот человек, – произнес Гиршфогель, указывая на Андерсона, – потомок рыцарей, и он готов встать на защиту любого, даже от справедливого гнева его собственной судьбы.
Бенц взглянул на Андерсона. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, неподвижно уставившись на сизую пелену дыма над столиками, словно созерцая некий потусторонний объект, недоступный взглядам его собеседников. Вдруг он очнулся и изрек тоном скорбного сожаления:
