— Вы не представляете, какому он подвергал себя риску, когда вывозил из Союза эти бесценные полотна! В то время оттуда практически невозможно было что-либо вывезти! — воскликнула она.
— А как его зовут?
— Он — наша местная знаменитость! — с восторгом доложила она и назвала знакомое имя.
«Джим Грэйли!» — вспомнил Олег, когда тот пророкотал раскатистым голосом, переступая порог их квартиры в Москве. «Это ваши работы?» — спросил он тогда, вперившись цепким взглядом в акварели на стене, и сказал, что готов их все купить. «Я очень извиняюсь, но они не продаются», — отклонила мама Олега. И объяснила, что это работы её покойного отца — живописца, театрального художника.
«А, может, передумаете?» — настаивал Джим, с восхищением глядя на маму. Он зачастил к ним в дом. Бесстрашно, наравне с мамиными друзьями-художниками хлестал водку. Скупал их холсты. Ухаживал за мамой. «Я разведусь, — клялся он, когда пил. — Жена меня совершенно не понимает».
Он был высок, сухощав, с длинными паукообразными руками и ногами, с каменно-крепким подбородком, с бежевой крупой веснушек на загорелом, красиво-некрасивом лице. Олегу он не нравился. Любовь к маме обострила его чутье, и он видел в Джиме то, что предпочитали не замечать мамины друзья, стремившиеся продать свои работы — человеком он был ненадёжным. Для тех же он был благодетелем, переправлявшим их труды на Запад. Их также покоряло его умение залихватски пить водку и гулять все ночи напролёт, будто не надо было ему спозаранку вставать и мчаться на службу. Хотя ни для кого не было секретом, что, как только он оказывался в объятиях родной страны, он мгновенно перевоплощался в консерватора и добропорядочного семьянина, далёкого от искушений и грехов, каким его знали жена, дети, сослуживцы.
В Москву он ещё наведывался несколько раз. Скупал живопись, веселился, также ухаживал за мамой Олега. А в один прекрасный день без предупреждения пропал, навсегда вернувшись в свой благоустроенный мир, идеально скроенный для него, как и его элегантные костюмы.
«Должно быть, он уже глубокий старик», — подумал Олег, но спрашивать не стал.
— Он уже довольно пожилой человек, — прочла его мысли директорша музея. — Родился он здесь, потом уехал в Нью-Йорк, а вот сейчас вернулся назад. К нам все возвращаются. Есть что-то такое притягивающее в нашем городке. Его никто не может забыть. Вы не находите?
— Да-да, — из вежливости кивнул Олег. Довольная, она сказала, что, хотя их городок не может похвастаться Метрополитеном, искусство в их краях ценится ничуть не меньше.
— Мы постоянно организовываем туры, лекции. Не хотите стать членом нашего местного союза художников? Будете получать скидку на всякие мероприятия, — начала она агитировать и, вдруг обратив внимание на его акцент, спросила: — А вы сами откуда будете?
— Из России.
— Надо же! Из какого города?
— Из Москвы.
— Ну и как вам у нас? Нравится? Не скучаете по родине? — посыпался град знакомых вопросов.
Удовлетворяя её любопытство, он рассказал, что осел в Калифорнии, работает программистом и часто ездит в командировки по стране.
— В Техасе впервые? — не унималась она.
— Впервые… жарковато у вас здесь.
— Да, жарковато, но в нашем городке не так как в Далласе или Хьюстоне. Нет этой жуткой влажности и нет этого движения. Там вообще невозможно по улицам ездить, сплошные пробки. Вообще вам ужасно повезло очутиться у нас именно в то самое время, когда открылась выставка. Пойдёмте, я вам покажу все работы!
Она повела его по залу, забрасывая подробностями о жизни тех, кого он знал — искривлёнными временем, слухами и её воображением.
— Если бы вы только знали, в каких невыносимых условиях им приходилось создавать свои шедевры! Господи, сколько всего им пришлось пережить! Посмотрите на эти лица! — указала она на снимок на стене. Он взглянул на фотографию, с которой смотрели на него те, кто пил и веселился все ночи напролёт в квартире, где он жил в ту пору с мамой. И тотчас заныла старая рана, дававшая о себе знать при малейшем воспоминании. Будь то подброшенный ветром запах маминых духов. Выпавший из книги её снимок. Звук её любимой мелодии. Сон о ней. И «Страна Шутов».
