Он поскорей побежал обратно к Патриции.
– Патриция! Там человек!
– Где?
– С другой стороны навеса. Без пальто и вот так руки греет.
– Арнольд Мэтьюз, Арнольд Мэтьюз, ты тут, мы знаем! – крикнула Патриция, и долгая минута прошла, и молодой человек, приподнимая шапочку и улыбаясь, появился из-за угла и оперся о деревянный столб.
Брюки синего лоснящегося костюма расширялись книзу; плечи были высокие, твердые, острые по краям; сверкали остроносые лаковые ботинки; и торчал красный платочек из нагрудного кармашка; он не побывал под снегом.
– Вы, оказывается, знакомы, – сказал он громко, оглядывая красноглазых девушек и мальчика, застывшего с разинутым ртом возле Патриции, с полными карманами снежков.
Патриция встряхнула головой; боком, на один глаз сползла шляпка.
– Поди сюда и сядь, Арнольд Мэтьюз, ты нам ответишь на кое-какие вопросы, – сказала она тем своим голосом, каким разговаривала в день стирки, и поправила шляпку.
Эдит вцепилась ей в плечо:
– Патриция! Ты пообещала. – Она кромсала носовой платок. По щеке катилась слеза.
Арнольд сказал тихо:
– Скажите мальчонке, пусть побежит куда-нибудь, поиграет.
Он побежал за навес, а когда вернулся, услышал, как Эдит говорит. «У тебя на локте дырка, Арнольд», а молодой человек стряхивает с ботинок снег и разглядывает сердца и стрелы на стене за головами у Эдит с Патрицией.
– С кем ты гулял по средам? – спросила Патриция. Она держала в корявых пальцах письмо Эдит, прижимала к забрызганному воротнику.
– С тобой, Патриция.
– С кем ты гулял по пятницам?
– С Эдит, Патриция.
Мальчику он сказал:
– А вот ты, сынок, можешь слепить снежок с футбольный мяч?
– И с два даже мяча могу.
Арнольд повернулся к Эдит:
– Ты откуда знаешь Патрицию Дэвис? Ты же в Бринмилле работаешь.
– Нет, теперь в Гуимдонкине, – сказала она. – Я еще тебя не видела, не сказала. Сегодня сказать хотела, да вот… узнала. Как ты мог, Арнольд? В мой выходной со мной, а по пятницам – с Патрицией!
Снежок превратился в низенького снеговика с грязной скособоченной головой, зато он ему отдал свою шапку. И снеговик курил карандаш.
– Я никого не хотел обидеть, – сказал Арнольд. – Я вас обеих люблю.
Эдит взвизгнула. Мальчик прыгнул, и снеговик рухнул с разбитой спиной.
– Не ври, как это так – обеих? – крикнула Эдит и замахнулась сумочкой на Арнольда. Сумочка расстегнулась, пачка писем вывалилась на снег.
– Слабо тебе подобрать, – сказала Патриция.
Арнольд не шелохнулся. Мальчик разыскивал свой карандаш в останках снеговика.
– Выбирай, Арнольд Мэтьюз. Выбирай прямо сейчас.
– Я или она, – сказала Эдит.
Патриция повернулась к Арнольду спиной. Эдит застыла с открытой, болтающейся на локте сумочкой. Метель, налетев на пачку, ворошила верхнее письмо.
– Ну, вы обе, – сказал он, – обе с катушек долой. Сядьте, поговорим. Ну не плачь ты, Эдит. Сотни мужчин любят не по одной женщине, неужели не читала? Нельзя же так, Эдит. Ну, будь умницей.
Патриция разглядывала стрелы, сердца, старые имена. Эдит смотрела, как треплет письма метель.
– Я выбираю тебя, Патриция, – сказал Арнольд.
Патриция все стояла к нему спиной. Эдит открыла рот, чтобы закричать, но он приложил палец к губам. И что-то шепнул, беззвучно, чтоб не услышала Патриция. Мальчик видел – он уговаривал, успокаивал Эдит, но та все равно завизжала, выскочила из-под навеса и побежала по тропке, и сумочка била ее по бедру.
– Патриция, – сказал Арнольд, – повернись ко мне. Я все сказал. Я тебя выбираю, Патриция.
Мальчик присел на корточки и нашел свой карандаш, насквозь проткнувший снеговику голову. Разогнулся и увидел Патрицию с Арнольдом под ручку.
Снег ему промочил карман, таял в ботинках, забирался за воротник.
– Ох, ну на кого ты похож? – Патриция к нему бросилась, взяла за руки. – Весь до ниточки!
– Просто немножечко снега, – сказал Арнольд, вдруг оказавшийся один под навесом.
– Ну да, немножечко снега, он как льдышка холодный, и ноги хоть выжимай. Сейчас же идем домой!
Все трое стали карабкаться по тропе к главной аллее, и Патриция оставляла под валящим снегом большие, как лошадиные, следы.
– Смотри, вон наш дом! И крыша белая!
– Скоро, скоро придем, моя рыбка.
