– Будет он тут под снегом стоять, как думаешь? Придет, нет? Ко мне по средам всегда бегал – снег не снег, дождь не дождь.
Кончик носа у нее покраснел, щеки горели, как угли, она на снегу была красивей, чем летом, когда мокрые волосы свисали на лоб и по спине расползалась горячая полоса.
– Придет, – сказала Эдит. – Как-то в пятницу жуть что творилось, а он тут как тут. Куда он денется, некуда ему идти, он всегда здесь. Бедный Арнольд!
Она была беленькая, чистенькая, в пальто с меховым воротником и в два раза меньше Патриции. Шагала через густой снег так, будто за покупками шла.
– Чудесам не будет конца! – громко сказал он сам себе. Вот Патриция ему разрешила гулять под снегом, вот он в компании двух взрослых девушек вышагивает в буран. Он сел на дорогу.
– А я на санках сижу, – сказал он. – Покатай меня, Патриция, я эскимос.
– А ну давай вставай, лодырь, или сейчас же домой пойдешь.
Он понял, что это она шутит.
– Любимая Патриция, прекрасная Патриция, – сказал он, – ну потяни меня, я на заднице покатаюсь.
– Еще одно нехорошее слово, и я скажу, сам знаешь кому.
– Арнольду Мэтьюзу!
Патриция и Эдит тесней прижались друг к дружке.
– Он все замечает, – шепнула Патриция.
Эдит сказала:
– Не хотела бы я на твою работу.
– Ой, – сказала Патриция, схватила его руку и сжала в своей. – Да я его ни на какие сокровища не променяю!
Он по гравийной дорожке бежал к главной аллее парка.
– Я баловник! – кричал он. – Я баловник! Патриция меня балует!
Скоро парк весь станет белый. Уже замутились деревья вокруг фонтана и пруда, и в облаке скрылось училище на поросшей утесником горке.
Патриция и Эдит по крутой тропке взбирались к навесу. Запретным газоном он скользнул мимо них, наткнулся на голый куст – удар, колючки, – но ничего, он во весь голос орал, невредимый. Теперь девушки переговаривались печально. Под заброшенным навесом они встряхнули пальто, осыпав снег на скамейки, и уселись рядком, под окном кегельного клуба.
– Мы в самый раз пришли, – сказала Эдит. – В такой снег минута в минуту мудрено явиться.
– Можно я тут поиграю?
Патриция кивнула.
– Только тихонько играй. И поосторожней со снегом.
– Снег, снег, снег! – И он выгреб его из желоба и скатал снежок.
– Может, он на работу устроился… – сказала Патриция.
– На работу? Арнольд?
– Вдруг он вообще не придет?
– Придет, обязательно. И давай не надо, Патриция.
– Письма-то захватила?
– В сумочке они у меня. Ты сколько получила?
– Нет, это сколько ты получила, Эдит?
– Не считала.
– Дай хоть одно поглядеть, – сказала Патриция.
Он уже притерпелся к этой их болтовне. Сидят, две старые дуры, под заброшенным навесом, плачут неизвестно из-за чего. Патриция читала письмо и шевелила губами.
– Он и мне так говорил, – сказала она. – Что я его звездочка.
– А начинал: «Сердце мое»?
– «Сердце мое» – всегда.
Эдит зарыдала по-настоящему, в голос. Он стоял со снежком в руке и смотрел, как она раскачивается на скамейке, уткнувшись в мокрое пальто Патриции.
Похлопывая Эдит по плечу, гладя ее по голове, Патриция говорила:
– Вот явится, я ему скажу пару ласковых!
Кто – «вот явится»? Он высоко запустил своим снежком, и снежок упал с высоты очень тихо. Плач Эдит отдавался в пустом парке тоненьким, жидким свистком, и, не желая иметь ничего общего с этими дурами, устроясь подальше – вдруг кто-нибудь явится, взрослый, например, в сапогах по бедро или ядовитый мальчишка постарше, – он насыпал снеговую кучу у сетки теннисного корта и запустил в нее руки, как пекарь. Он раскатывал, он месил снег, лепил из него булки и приговаривал: «Вот как это делается, леди и джентльмены».
Эдит подняла голову, сказала:
– Нет, пообещай мне, Патриция, что ты с ним не допустишь грубостей. Все тихо-мирно.
– Писать «сердце мое» и мне и тебе, – взвилась Патриция. – А туфли он снимал с тебя, было такое? И дул тебе на пальцы и…
– Нет, перестань, не надо, молчи! – Эдит приложила руки к щекам. – Да, было, – сказала она.
– Эдит кто-то надул, – сказал он сам себе, фыркнул и ушел на другую сторону навеса. – Эдит ходила на базар. – Он расхохотался громко и вдруг замер: молодой человек без пальто сидел на угловой скамейке и дул себе на лодочкой сложенные ладони. В белом шарфе и клетчатой шапочке. Увидел мальчика и надвинул шапочку на глаза. Руки у молодого человека были синие, и желтые кончики ногтей.
