К одиннадцати часам Фортунато чувствовал себя настолько счастливым, что ему хотелось призвать в свидетели своего счастья каждого клиента, который обращался к нему за ключом. Он поднялся и выставил грудь колесом, когда еще более красивая, чем обычно, Сьюзэн подошла к нему и положила на стойку какой-то сверток.
– Это для вас, дарлинг[19]!
Крайне удивленный, он неловким движением развернул сверток и застыл от удивления, обнаружив там целлулоидную куклу.
– И это для меня?
– Точнее – для вашего ребенка.
– Простите, не понял?
– Для бэби, который будет у Джозефины и отцом которого являетесь вы!
– Но… но, Сьюзэн, это… Этого не может быть! Кто… кто мог вам сказать такую глупость?
– Ваша жена!
– Моя…
Если бы Фортунато в эту минуту сказали, что папа римский назначил его личным секретарем, это поразило бы его меньше.
– Ма ке! О какой жене вы говорите?
– О Джозефине! А может, у вас их несколько? Надеюсь, вас не удивит, что после всего этого я попрошу вас подготовить мой счет? Я иду собирать вещи!
Сьюзэн быстро направилась к лифту, и Фортунато ничего не успел сказать в ответ. Когда он пришел в себя, то сразу же побежал к матери и рассказал ей обо всем, что произошло, заодно поведав о своем отчаянии оттого, что не может защитить себя от вымыслов Джозефины. Донна Империя молча поднялась.
– Я сама это улажу!
Она поднялась лифтом на последний этаж. Донна Империя подошла к двери комнаты и без стука вошла. Стоявшая в лифчике и трусиках Джозефина от испуга вскрикнула. Не говоря ни слова, кастелянша подошла к ней и влепила две звонкие пощечины. Ровным голосом она спросила:
– Ты поняла, за что?
– Нет!
Не успела Джозефина поднять руку для защиты, как получила еще две пощечины.
– Ну что, к тебе вернулась память, Джозефина?
– Кажется, да…
– Тогда надевай платье и быстро, а то я занята, и мне некогда возиться с тобой!
Джозефина еще не успела окончательно привести в порядок одежду, как донна Империя схватила ее за руку и увлекла за собой к лифту. Они спустились на второй этаж. Кастелянша постучалась в дверь и втащила за собой Джозефину в комнату Сьюзэн, где та, обливаясь слезами, укладывала предусмотрительно захваченные с собой шерстяные вещи обратно в чемодан. Донна Империя вытолкнула Джозефину вперед.
– Говори!
И синьорине Пампарато пришлось рассказать, что она ни от кого не ждет бамбино, а между ней и Фортунато никогда ничего не было, кроме неразделенных чувств. Сьюзэн была так счастлива, что сразу же простила клеветницу, расцеловала ее и предложила свою дружбу.
Когда донна Империя вернулась к себе в кабинет, она сказала сыну:
– Ма ке! Видишь, как все было просто? Можешь всегда положиться на свою маму, фиглио мио[20]!…
А в это время, захлебываясь от радости, Сьюзэн объясняла Мери Джейн и Тэсс, почему она раздумала уезжать, и сказала им, что любит Фортунато еще больше, чем прежде.
Словно собака, потерявшая след, комиссар Прицци, доверив инспектору Кони наружное наблюдение за гостиницей, бродил по всем коридорам и закоулкам "Ла Каза Гранде" в поисках возможного виновника убийства. Он шнырял по комнатам, перерывал в них шкафы, допрашивал прислугу и, наконец, довел всех до состояния полного страха. Прицци очень хотелось, чтобы убийца Маргоне все еще находился в гостинице потому, что, во-первых, это устраивало его самого, поскольку он не любил утомительных переездов, и, во-вторых, потому, что, следуя здравому смыслу, это должно было быть именно так, а не иначе. Естественно, он уже знал о стычке между Джозефиной и Фортунато, переросшей в потасовку, в которой англичанки одержали верх над туземцами. Не соглашаясь с общественным мнением, в котором преобладала мысль о том, что происшествие явилось следствием любовной размолвки, Массимо полагал, что кроме ревности, у этой ссоры могла быть и другая причина, и связывал эту причину с убийством Маргоне. А когда комиссар Прицци вбивал себе что-то в голову, никто не мог разубедить его в этом.
По случайному стечению обстоятельств, директор, сидя в кресле за колонной, случайно услышал короткий разговор, происшедший между Джозефиной и Пьетро.
– Правда, что донна Империя тебя ударила?
