— По-моему, здесь все ясно.
— Один лишь Господь может даровать прощение, — в раздумье повторил новый епископ Рима. — То есть надобно влачить свою жизнь, как постыдную болезнь, уповая па посмертное исцеление. И что же, Ипполит, по-твоему, Назареянин оставил нам такое наследие? Стало быть, церковь должна прозябать в ничтожестве? Ведь недуг одного члена — страдание всех?
— А ты хочешь отпускать такие грехи, как убийство, плотские утехи и поношения Духа Святого? Но это значило бы пойти против божественных устоев! Как может признать подобное тот, чье теологическое образование...
— Ты, кажется, забыл, что и я недаром прошел школу Климента Александрийского, — оборвал его Калликст.
— Доброе семя не на всякой почве одинаково всходит. Есть плодородная земля, а бывает и камень дорожный.
Иакинф вытаращил глаза, потрясенный:
— Брат Ипполит!
— Оставь, — обронил Калликст очень спокойно. — Для него я всегда оставался продажным ростовщиком и мошенником.
— Неважно, кто ты! — продолжал священник в ярости. — Но я прошу тебя, я тебя умоляю не публиковать этого эдикта. Этим ты замкнешь врата вечности перед всеми несчастными, которые рискнут последовать твоим указаниям!
— Ты снова заблуждаешься. Мы тем паче замкнем эти врата, если оттолкнем великих грешников от церкви. Он сказал: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные; я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию».
Лицо Ипполита застыло, подобно каменной маске:
— Ты ловко цитируешь Писание, приноравливая его к своим взглядам. Но поберегись, Калликст, поберегись!
И, прежде чем папа успел попросить объяснений, его соперник, отбросив со своего пути дверную занавесь, достиг атриума, откуда уже доносился гул голосов — собравшиеся проявляли нетерпение. Иакинф ограничился грустным замечанием:
— Прискорбно. Нам бы пригодился теолог и писатель такой закалки.
— Не пойму этого ожесточенного упорства, которое он вкладывает во все свои возражения, — размышляя вслух, посетовал Астерий.
— Чего ты хочешь, — вздохнул Калликст, оставив все иллюзии. — Мы с Ипполитом давние соперники... — он выдавил смутную улыбку, — еще с того дня, когда я столкнул его родителя в бассейн имплювия. Ему, видно, никогда не суждено признать, что я стал тем, кем стал. А теперь пойдем. Время не ждет.
Они в свою очередь достигли атриума, прошли в перистиль. Там теснилось около двух сотен человек. Их встретили с заметным удовлетворением. Ни в манере держаться, ни в одежде присутствующих не было ничего, что бы позволяло отличить их от простых горожан, и однако они являли собой самое примечательное собрание епископов, съехавшихся сюда со всей ойкумены.
Всего несколько лет назад было бы чистейшим безумием собрать всех этих людей в одном месте, но теперь времена изменились. В делах Империи произошли новые перемены. Гелиогабал покинул этот мир по кровавому следу двух своих предшественников. Ныне, вот уже полгода, в Риме правил новый Цезарь, не кто иной, как Александр Север, сын Юлии Маммеи, последний отпрыск мужского пола, оставшийся от рода Северов. И Калликст получил от его родительницы, по-прежнему сохраняющей доброжелательный интерес к христианству, заверения в том, что общине нечего опасаться.
Папа занял место на предназначенном для него курульном кресле. Оно было установлено в самом центре перистиля. Вокруг во всех проходах стояли скамеечки, подле которых в ожидании томились епископы. Калликст знаком предложил им сесть прежде него, желая, чтобы они воспринимали его как primus inter pares[74].
Они так и поступили, за исключением нескольких, упорствующих в своем намерении выслушать его стоя. Они составляли жесткий узел консерваторов от христианства. Едва лишь воцарилась тишина, как их предводитель возвысил голос:
— Вы знаете, что нас разделяет, — заговорил он твердо, — за последнее время мы достаточно спорили об этом. Этот эдикт постыден! Вы ввергнете Церковь в пучину невзгод, меру которых невозможно расчислить!
— Неправда! Это не так! — послышались протестующие восклицания.
— Вы собираетесь упразднить всякий порядок! Отпущение непростительных грехов не может зависеть от мнения духовных иерархов! — Ипполит перевел дыхание и, устремив на Калликста пристальный взгляд, заключил: — Ты не Христос!
