— Гелиогабал! Бог-Солнце! Ты разгоняешь мрак, тьма отступает пред лучами твоего взора! О жар, питающий жизнь! Сияние, восходящее из-за края земли! Бессмертный, вспарывающий чрево ночи!
Голос Комазона сильно, ясно гремел под сводами залы.
Женщина с накрашенным ртом, с веками, зачерненными сажей, прошествовала к алтарю. Она неторопливо взяла кинжал с широким клинком и рукояткой, усыпанной драгоценными камнями.
— Святой Отец, пора действовать...
Вновь зазвучали песнопения. Женщина подняла кинжал, готовая разить.
— Остановитесь! Во имя Господа приказываю вам остановиться!
Женщина замерла, все взоры разом обратились на Калликста. Ошеломленный, Гелиогабал искал глазами свою бабушку, но та, казалось, опешила не меньше его. Только Комазон сохранил спокойствие.
— Кто ты, что осмеливаешься прервать священный обряд?
— Я тот, кто чтит жизнь другого человека. Я пришел, чтобы забрать этого ребенка и возвратить его матери.
И он твердым шагом направился к алтарю.
— Взять его! — распорядился Комазон.
Жрецы с быстротой молнии ринулись на Калликста и его диакона, схватили их.
Успокоившись, Гелиогабал подошел и принялся разглядывать обоих, словно диковинных зверей.
— Пусть их умертвят! — завопил жрец.
— Они совершили кощунство!
Комазон, по-прежнему владеющий собой, потребовал тишины.
— Твое имя? — вопросил он, пронзая Калликста холодным взглядом.
— Калликст.
— Я его знаю! — выкрикнул Бара, самый злобный из всех. — Это христианин. Он у них даже главный!
— Глава христиан? — переспросил Комазон, чей интерес вдруг заметно повысился.
— Именно так. А теперь пусть мне возвратят этого ребенка. Вы не имеете нрава совершать...
— Мы не имеем права? — это впервые подал голос сам Гелиогабал. — Разве тебе не ведомо, что солнечное божество владеет всеми правами?
— Никакого солнечного божества не существует. Есть лишь единый Бог, и это Христос, Господь наш.
— Святотатство! — взвыли жрецы.
— Значит, — уточнил Гелиогабал, — ты утверждаешь, что солнечного бога нет, то есть Ваал не существует?
— Ваал не более чем химера, такая же, как все эти римские изображения — Кибела, Apec, Плутон... У вашего Ваала власти не больше, чем у этого бетила, представляющего его здесь.
Такая речь еще более разожгла ярость жрецов. Бара схватил кинжал, предназначенный для убийства мальчика, и собрался перерезать Калликсту горло.
— Не сразу! — остановил его Гелиогабал. — Этот человек меня забавляет.
С неожиданной страстью Калликст обратился к нему:
— Цезарь, ты сам еще дитя. Не слушай этих людей, которые хотят, чтобы ты возмужал в заблуждении. Может быть, я тебя и позабавил, но разве ты не видишь, что стал игрушкой в их руках? Среди них нет ни одного, кто бы не потешался над тобой исподтишка. Он, этот субъект, — тут он указал пальцем на Комазона, — и эти шуты, изображающие жрецов, они все презирают тебя, им только и надо, прикрываясь тобой, прибрать к рукам власть!
В это мгновение Юлия Меза, склонясь к внуку, шепнула ему на ухо что-то, чего никто ни расслышал. Гелиогабал, похоже, сперва удивился, призадумался на мгновение, и, наконец, взглядом выразил согласие.
— Отпустите христианина, — обронил он без выражения. — И отдайте ему ребенка.
Повернувшись к Калликсту, он добавил:
— Итак, ты видишь теперь, что солнечный бог способен проявить великодушие. Он могуч, но так же нежен, как солнце.
Хор жрецов во главе с Барой разразился протестующими восклицаниями. В их глазах этот христианин заслуживал того, чтобы быть умерщвленным стократно. Но Юлия Меза голосом, не терпящим возражений, приказала им повиноваться.
Тогда Калликст взял на руки маленького Галлия, все еще бесчувственного, и в сопровождении диакона направился прочь из святилища.
Меза снова наклонилась к Гелиогабалу:
— Как видишь, Цезарь, я была нрава. Меня предупреждали, что надобно остерегаться этих христиан. Они способны наводить порчу. Ужасную порчу.
Гелиогабал, казалось, не слышал. Может быть, думал о том, что сказал ему этот человек. Детский испуг странно промелькнул во взгляде императора и тотчас исчез.
