— Но речь идет о жизни ребенка. Девочка очень больна, и... — он искал нужных слов, обескураженный сознанием нелепости собственных действий, — ее отец настаивает, чтобы епископ пришел к ее изголовью.
— А вы не считаете, что врач был бы уместнее?
Конечно, он это знал. Но собрался все же настаивать, когда из атриума донесся знакомый голос. Голос, который он никак не ожидал услышать в подобном месте.
— Господин Калликст?
— Мальхион! Что ты здесь делаешь?
— Аскал тоже здесь, со мной. Мы служим в эскорте высокопоставленной персоны, которая сейчас у епископа.
Не обращая внимания на присутствие слуги, фракиец объявил:
— Мне нужна твоя помощь. Иеракина так плоха, что хуже некуда.
Улыбка атлета разом увяла:
— Иеракина?
В нескольких словах Калликст объяснил ему, каково положение вещей.
— Если у тебя под этим кровом есть какое-то влияние, выручай.
После короткого раздумья Мальхион, только фыркнув в ответ на протесты слуги, сделал ему знак следовать за ним. Они пересекли атриум, прошли сквозь анфиладу комнат и оказались перед дверью, возле которой стоял на страже Аскал. Уроженцы страны Цин обменялись парой отрывистых реплик. Аскал отступил, и Мальхион повел Калликста в большую залу.
Старец в темных одеждах сидел на курульном кресле. Перед ним спиной к дверям стояла какая-то фигура.
При виде столь неуместного вторжения старец нахмурил брови:
— Что происходит? Кто ты такой?
— Прости меня, но...
Он не успел закончить фразу. Фигура стремительно развернулась на месте, яркий свет упал на ее лицо.
— Калликст!
Оглушенный, фракиец почувствовал, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди. Марсия! Здесь, в двух шагах от него...
Калликст притушил пламя в канделябре.
Что-то нереальное было во всем, здесь происходящем. Иеракина по-прежнему в забытье, уплывает все дальше от мира живых. Епископ, коленопреклоненный у изножия ее постели, сложив ладони, молится без слов. Разве что губы время от времени пошевельнутся. Пафиос и Марсия, тоже на коленях, с отсутствующими лицами. Словно бесплотные тени.
А он, Калликст, чувствует себя не в своей тарелке, каким-то потерянным. Наверное, потому, что ему не понять... Ведь он чужой в этой атмосфере истового жара, с каким они взывают ко вмешательству незримой силы.
Он отошел, уселся в сторонке возле распахнутого в ночь окна и уставился в темноту. Этот мрак, он подстерегает свою добычу. Ребенка...
Прошел уже час, а может, два...
Не в силах дольше все это выносить, он встает, выходит в сад. Невыразимое бешенство поднимается в нем. Ужасающее омерзение.
Почему? За что? В чем провинилось это дитя, чтобы так рано вырывать его из жизни?
«Бог богов... Бог язычников, римлян, сирийцев! Что же ты творишь?».
Он говорил вслух, почти не сознавая того. И не слова это были — это сердце разрывалось. Он запрокинул голову к звездам и выдохнул еще: «А ты... бог христиан... что ты делаешь?».
Бог христиан!..
Он еще раз десять повторил эти простые, полные мольбы слова, пытаясь проникнуться всем тем, что стояло за ними.
Вдруг он сжал кулак и, воздев его к небесам, бросил, как вызов:
— Назареянин! Нынче вечером я поймаю тебя па слове. Давай, соблаговоли па миг, всего на одно краткое мгновение снизойти к горю отца. Явись. Приблизься. Подай знак. Не для меня — ради него. Ради нее. Спаси этого ребенка, который уходит. Тогда я признаю, что ты не бессердечный идол... Сегодня, сейчас, в этот самый вечер, Назареянин... Один единственный раз...
Вот и заря забрезжила... Чья-то рука нежно коснулась его лба. Он поднял глаза и увидел Марсию.
— Ну?! — он почти кричал. — Как она?
И поскольку молодая женщина не отвечала, он невнятно выдохнул:
— Значит, все... Умерла...
Сияющая улыбка озарила лицо Марсии:
— Нет, Калликст. Она по-прежнему с нами. Она очнулась. И попросила есть!
Он, казалось, не понимал.
— Еще она зовет тебя.
Он вскочил. Голова шла кругом от волнения. Тут и епископ в свой черед вышел от больной. Калликст поспешил переспросить его о том же.
— Все хорошо, — просто ответил Теофил.
— Ты хочешь сказать, что... она спасена? Окончательно спасена?
— Да. Лихорадка ее отпустила. Через несколько дней она вполне поправится.
