Понятие «все евреи» включало и женщин, и работающих мужчин. Маймонид говорил, что женщина не обязана учиться, но если она учится – это ее заслуга. Каждый должен учиться согласно своим возможностям; скажем, умный ремесленник может посвящать три часа своему ремеслу, а девять – Торе («три часа штудированию Письменного Закона, три – Устного закона, а три – изучению того, как вывести одно правило из другого»). Этот простейший анализ, который он называл «началом учения», дает некоторое представление о том, что он считал прилежанием.
Однако мало толку было в том, чтобы уговаривать еврейский народ учиться, не делая в то же время всего возможного, чтобы этот труд был продуктивным. Убежденный в том, что благоразумие и Закон – единственная защита еврея и единственное средство сделать мир более цивилизованным, Маймонид с болью сознавал, что сам по себе Закон, который обрастал в течение тысячи лет дополнениями и несогласованными комментариями, крайне противоречив и пронизан иррациональными элементами. Поэтому он ставил перед собой две основные задачи: привести Закон в порядок и подвести под него по-настоящему рациональную основу. Чтобы решить первую задачу, он написал свои комментарии к Мишне, которые впервые сделали ясными принципы, лежавшие в основе мишнаистского законодательства, а также привел в систему талмудистский закон с целью, как он говорил, добиться того, чтобы можно было быстро и легко находить решение «в море Торы». Маймонид отмечал: «Вы должны или комментировать, или приводить в систему – что не одно и то же». Будучи интеллектуальным гигантом, он делал и то и другое. Он писал, ощущая неотложность задачи и опасность, угрожавшую, по его мнению, евреям: «Во времена преследований, подобных нынешним, людям не хватает душевного спокойствия, чтобы посвятить себя кропотливым исследованиям, и почти каждый сталкивается с серьезными затруднениями, пытаясь вывести четкое решение из трудов кодификаторов прошлого, которые построены столь же бессистемно, как и сам Талмуд. Еще меньше людей способно вывести четкое решение на основе самого Талмуда». Его же детище было ясным, упорядоченным, кратким и незамутненным бесчисленными ссылками на источники. Правда, подобно всем попыткам сказать последнее слово по поводу Закона, его труды вызвали новую лавину томов: в 1893 г. список (причем неполный) основных комментариев к Кодексу Маймонида насчитывал 220 позиций. Однако этот кодекс был весьма эффективен: испанский современник говорил, что судьи отказывались с ним работать – именно потому, что он позволял простым людям проверять по нему их решения. Именно этого Маймонид и добивался – чтобы Закон, меч и щит евреев, стал их общим рабочим инструментом.
Он занимался рационализацией на каждом этапе работы с кодексом и комментариями. И вдобавок он написал свое «Руководство для тех, кто запутался», чтобы показать, что верования евреев не есть просто некая сумма произвольных утверждений, ниспосланных свыше и внедренных властью раввинов, но могут быть выведены и доказаны путем умозаключений. В этом он шел по стопам Саадии бен Иосифа (882—942), знаменитого и противоречивого гаона из академии Суры, первого еврейского философа после Филона, который бы попытался поставить иудаизм на рациональную основу. Маймонид был согласен не со всем в труде гаона Саадии «Книга о верованиях и мнениях», однако она вдохновила его на то, чтобы свести воедино еврейскую веру и философию. Авиценна и Аверроэс сделали то же самое для ислама, а вслед за тем Фома Аквинский – для христианства. Однако Маймонид был величайшим рационалистом из них всех. Так, например, по ключевой проблеме пророчеств он воспользовался метафорой, аналогией и притчей, чтобы показать «естественность» связи пророков с Богом и их чудеса. У него была теория божественных эманаций, которые воспринимались пророками. Так называемые ангелы, которые способствуют возникновению видения, – суть проявление воображения пророка; чтобы подчеркнуть значение интеллекта, он пользовался словом «херувим».
Был, однако, момент, когда Маймонид почувствовал, что он предел рационализма. Он уловил необходимость различного подхода к Моисею и остальным пророкам. Он не считал их двусмысленными или фигуральными, однако Моисей, «в отличие от других пророков, не занимался прорицаниями при помощи притч»; он действительно общался с Богом «лицом к лицу, без посредника». Он пытался объяснить уникальность Моисея тем, что высшая степень совершенства человеческого вида должна воплощаться в одном индивидууме – и этим индивидуумом был Моисей. Практически Маймонид стремился к тому, чтобы сузить область иррационального в иудаизме, но не ликвидировать ее; он изолировал определенные ключевые моменты веры, которые нормальный здравый смысл не мог объяснить (хотя он не желал в этом признаваться). Правда, он мог согласиться с тем, что определенные вопросы лежат вне пределов человеческой логики. По поводу очевидного противоречия между свободной волей и предназначением он цитировал Екклезиаста: «Далеко то, что было, и глубоко-глубоко: кто постигнет его?» – в трудах же его встречаются отрывки, которые пытаются согласовать абсолютную свободу подчиняться или не подчиняться Закону и жесткий детерминизм. Он нападал на астрологов за попытки считать Закон тщетным. С другой стороны, первый из его тринадцати принципов веры гласит: «Лишь Бог осуществлял, осуществляет и будет осуществлять все действия». Можно указать и на другие противоречия, встречающиеся в огромном объеме его трудов, но в целом они на удивление малочисленны.
