— Стой, провожу тебя. Войти не побоишься?
— Сидите, не надо, — сказала Инна по-чужому. Ключ от маминого дома на его конторском столе, рядом со счетами, без колебаний узнала. Взяла ключ.
Что-то еще Гощенин хотел рассказать или расспросить… Все она знает. Еще в автобусе, от станции ехала, бабы говорили. Неслышно так, в стороне жила мать. Только на маслозавод на работу да на почту ходила — письма отправлять. Кто и знал, что такое случится? Два дня на работу не выходила — пошли к ней…
— Ты погоди. К нам пойдем, нечего тебе туда идти. Не знал никто толком, что у ней такое с сердцем… Молчунья она была. И резкая, бывало… Хотя и умная, хорошая мать-то твоя… — Гощенин говорил, расстроенно ероша волосы надо лбом. Стесненно и виновато — показалось Инне. Знает она, что говорили в Бурцеве про давнее между матерью и Павлом Антоновичем. Правда, про кого чего-нибудь не говорят…
Гощенин вздохнул и положил тяжелую руку с выпуклыми ногтями на ее сумку, на плечо не решился:
— Не знал никто толком, что она сердечница, вот что… И соседи не знали никто.
— Да, как же! У вас в медпункте медсестра одна, без фельдшера!
— Уехала фельдшерица-то. Со своим женихом Петькой Шуховым в агрогородок, на целину, подалась. Наш же, бурцевский парень… Отслужил он там и остался. Да ее сманил.
— Пойду я… — Нудно и постыло было слушать Инне. Обида и растерянные слезы подступали — что ни слово сегодня, ото всех. По дороге наслушалась. Слова-то не купленые! Любопытные, поучающие… Ей казалось: каким-то не таким должно быть сочувствие…
Гощенин сказал вслед: машину завтра утром ей выделят. Хоронить. Надо в Выхинскую больницу ехать, там она. Уже обрядили. Наклонился над стопкой бумаг, потирая лысеющий затылок…
К дому прошла задами. С трудом открыла непослушный замок. Давно уже она не открывала его сама. Из города ей полдня пути, приезжала всегда под вечер, окошко ясное светится…
Заскрипели половицы в сенях. Она прошла в их с матерью половину, с кухней и комнатой за перегородкой. Оголтело орал репродуктор… Было прибрано, и зеркало с яркими открытками, присланными ею к Октябрю, Маю за все годы, засунутыми за деревянную рамку, было повернуто к стене и завешено накидкой с подушек.
Осторожно она прокралась к динамику на этажерке, на стопке журналов и альбомов с карточками и дернула провод. Тишина навалилась на нее. Повернула зеркало, и оно тускло отсвечивало в сумерках. Незнакомо темнело и щурилось в нем Иннино лицо.
В окно постучали. Скрипнули шершавыми пальцами по стеклу:
— Ин, ты здесь, а? Все нету… — Снова стукнули.
Очень хотелось есть и напиться чаю в соседнем доме, у Зониных. Но ее придавило застылой тишиной в доме, и было не отозваться, не вынырнуть. Вдруг очнулись и — зачем-то, для кого теперь?.. — пошли ходики. Под утро ходики, наполнив Инну ожиданием и испугом, снова стали. Все в их маленьком хозяйстве на двоих было налажено с повседневной женской тщательностью и не устроено по части мужских забот.
До Выхина было под горку, лесом. И снова в гору. Впереди видна старая выхинская церковь с черточками-крестами и в паутине кустов по разрушенным уступам верха, по обнаженным ребрам куполов. Студеное красное утро глядело вдалеке через сквозные купола, дышало настороженным покоем и близким уже устойчивым, долгим снегом. Лаяли собаки позади, в Бурцеве. Вдалеке, на краю Выхина, стучали в кузне и заводили трактор возле ремонтных мастерских. Звуки смутно и вязко доносились в тишине пасмурного раннего утра.
На полпути ее нагнал обещанный совхозный грузовик. Загудела дорога, и шелестела стерня и осыпавшееся ломаное остье, когда трехтонка с продрогшей Инной в углу кабины объезжала по краю поля чугунные колдобины на проселке.
К полудню подошел народ. Выхинские старухи, соседи из Бурцева, была учительница из ее школы… Гощенин велел расписаться в ведомости «Культурные мероприятия» и вручил ей перетянутую тесемкой пачку трехрублевок и пятерок. Они скоро разошлись. Пожилая высокая сестра-хозяйка из больницы указала ей, кому и за что полагается. Подталкивала ее, безвольно послушную, как распорядиться, вслед за чем… Где встать. «Теперь уж поплачь, поплачь теперь… О н а услышит. Ты себя отпусти».
