Как же я жалела свою бедную маму! Я же видела, что она не перестала меня любить, сердце ее просто разрывалось, но принципы и добродетель были важнее, — вот за это-то мне и было ее жалко больше всего.
Муж после нашего развода ушел из квартиры, стал жить у отчима, и я думала, что спокойно останусь с мамой и сыном, но не тут-то было. Что называется, свято место пусто не бывает. Мама устраивала мне скандалы по поводу пятиминутных опозданий еще почище, чем когда-то муж. И наконец дошло до того, что я за полчаса собрала свои вещи и вещи сына и, взяв его за руку, ушла навсегда.
Мне тогда настолько не хотелось никого видеть, что некоторое время мы с Гошей пожили у меня в кабинете; он спал на раскладушке, я — на сдвинутых стульях, но это, конечно, был не выход, ребенок нуждался в нормальных условиях, тем более что осенью он пошел в школу.
Позже мы с ним перебрались в квартиру моей лучшей подруги, которую летом чуть не зарезали, перепутав со мной.
Спасло Машу чудо в лице ее обожателя — известного скульптора Бориса Акатова. Из нашей больницы, где ей, с ее ранением, отмерили жизни не больше недели, Акатов до того, как истекла эта неделя, вывез ее в Америку, где Маша живет уже полгода. Правда, все еще в клинике и не двигаясь, но живет. И с ней даже можно поговорить по телефону. Да и письмо написать тоже можно, только я, скотина, ленюсь писать. Наверное, из-за того, что за свою жизнь я исписала километры протоколов и обвинительных заключений, мне смертельно трудно после работы заставить себя взять перо в руки. А так я думаю о ней каждый божий день.
По ее просьбе мы с сынулей живем в ее квартире; деликатная Машка, даже находясь на больничной койке, обставила все так, что вроде бы я ей делаю одолжение, присматривая за квартирой и оплачивая коммунальные услуги. Но меня все равно грызет мысль о том, что я дожила до таких лет и не имею ничего своего — ни жилья, ни мебели, ни прочего.
Дай бог, конечно, Машке скорее выздороветь и приехать, и, безусловно, она не выкинет меня на улицу, но в моем возрасте уже пора иметь что-то свое. За всю мою долгую трудовую жизнь мне не удалось скопить ни копеечки. А на те деньги, что я, зарабатываю в учреждении, осуществляющем высший надзор за законностью в стране («Наша служба и опасна и трудна, никому она и на фиг не нужна»), квартиру не купишь. Прошли те времена, когда в бесконечных обсуждениях с коллегами насущного вопроса о том, повысят ли нам зарплату, я могла высокомерно отделаться фразой: «Я замужняя женщина, пускай муж меня обеспечивает, а я работаю ради морального удовлетворения…»
Нет, конечно, и тогда я в деньгах не купалась, и тогда по большому счету средств не хватало. Но так тяжело и бедно мне никогда не было; может быть, дело в том, что я не привыкла планировать бюджет самостоятельно. Всю жизнь сначала мама, потом и муж мне доказывали, что я ничего особенного из себя не представляю, решений принимать не могу и без них пропаду. Права голоса я не имела, вот и пришлось на четвертом десятке учиться жить самостоятельно.
Полученную зарплату я тут же раскладывала на кучки: «квартплата», «ребенкин английский», «школа», «бассейн» и т, п., это были необходимые траты, которых не избежать; и купюры, оставшиеся неразложенными, составляли такую мизерную кучку, что мне становилось безумно жалко себя. Однажды меня застал за этим занятием знакомый адвокат, со стажем юридической практики втрое меньшим, чем мой рабочий стаж. Он удивленно спросил, чем это я занимаюсь, и, узнав, что это моя месячная зарплата, покровительственно сказал: «Моя жена с такой суммой один раз в магазин ходит».
Ну, за всеми не угонишься; я утешала себя тем, что многие живут гораздо хуже; в конце концов, мне никто не мешал жить более обеспеченно, с мужем, я сама себе выбрала такую жизнь. «Ты этого хотел, Жорж Данден!..»
