Мэри тогда не могла дождаться, когда же она вырвется из Фоуэя, а вот сейчас лежала на твердом холодном полу тюремной камеры и вспоминала тот день, когда оставила свой дом, и ее терзали угрызения совести.
Было раннее утро. Начинался прекрасный июльский день без облачка на голубом небе, и солнце уже светило ярко. За несколько дней до того отец уплыл во Францию, и Мэри настояла, чтобы только Долли спустилась на пристань проводить ее. Она не хотела снова выслушивать нравоучения матери о том, как должна вести себя леди на борту корабля и как избегать общения с незнакомцами.
Ее мать никогда не давала волю своим эмоциям. Но когда Мэри, уже у двери, напряженной походкой подошла поцеловать ее в щеку, та вдруг крепко обняла ее.
— Будь хорошей девочкой, — сказала мать, и голос ее задрожал. — Не забывай о молитве и не попадай в неприятности.
Мэри помнила, как торопилась прочь вместе с Долли, хихикая от возбуждения. И только дойдя до конца узкой улочки и оглянувшись назад, она увидела, что мать все еще стоит в дверном проеме и смотрит на них. Она выглядела такой старой, маленькой и странно уязвимой, потому что с утра не заплела своих кос. Мать казалась серым пятном в своем невзрачном платье и почти сливалась с каменной стеной коттеджа. Мэри не видела лица матери отчетливо, но она знала, что та плачет. И все же Грейс заставила себя весело помахать рукой на прощанье.
— Я не знаю, почему ты думаешь, что в Плимуте будет лучше, чем здесь, — язвительно сказала Долли, когда они спустились к пристани и увидели корабль. — Держу пари, что даже обойдя вокруг земли, ты не найдешь места лучше.
— Перестань, — возразила Мэри, решив, что Долли завидует. Ее сестра была намного красивее, чем она: глаза голубые, как небо, нежно-розовый цвет лица и чудесный маленький вздернутый носик. Но Мэри иногда казалось, что Долли хотела стать более смелой и наверняка возмущалась из-за того, что ее жизнь уже расписана наперед.
— Ничего не могу с собой поделать, — ответила Долли тихим голосом. — Мне будет тебя не хватать. Возвращайся скорее.
Мэри вспомнила, как обняла сестру, а потом пообещала, что, как только устроится, сразу вызовет Долли, чтобы та приехала к ней. Если бы она знала, что это будет их последняя встреча, она бы сказала сестре, как сильно любит ее. И все же тем солнечным утром Мэри никак не могла дождаться, когда же наконец ступит на борт корабля. Ей даже не приходило в голову, что в Плимуте удача может отвернуться от нее.
Мэри даже не предполагала, что каждую неделю в Плимуте сходили с корабля сотни девушек и только самые грамотные и красивые из них, с хорошими рекомендациями получали лучшие места. Мэри удалось найти работу лишь в пивной для моряков, где она мыла горшки и натирала полы. Кроватью ей служило несколько мешков в погребе.
А накануне дня святого Николая хозяин выгнал ее. Он сказал, что она украла какие-то деньги, но это была неправда. Вся ее вина заключалась в том, что она отказалась стать более уступчивой по отношению к нему. Без рекомендаций она не могла найти другого места, а гордость не позволяла ей вернуться домой в Фоуэй и услышать: «Я же тебе говорила».
В тот момент, когда Мэри встретила на пристани Томаса Кугана, она подумала, что ей уготована прямая дорога в ад. Наверняка ни одна приличная девушка не позволила бы совершенно незнакомому мужчине угостить себя обедом и держать за руку. Она должна была убежать сломя голову в ответ на его предложение пожить с ним, пока она не найдет другой работы. Но Мэри увидела что-то такое в его худом костистом лице, в огоньках, светившихся в его голубых глазах, и в историях, которые он рассказывал о путешествиях во Францию и в Испанию. Все это покорило ее.
Томасу были чужды все те правила, на которых воспитывалась Мэри. Он совершенно не считался с королем, церковью и вообще с какой бы то ни было властью. Томас вел себя как джентльмен и ревностно следил за собственным внешним видом. С ним было просто хорошо, лучше, чем с кем-либо, кого Мэри вообще знала.
Возможно, в какой-то мере это происходило потому, что он так сильно желал ее, стремился обнимать и целовать. Ни один мужчина раньше так не хотел ее, они смотрели на нее просто как на друга. Томас говорил, что она красива, что ее серые глаза как надвигающаяся буря и что ее губы созданы для того, чтобы целовать их.
